Шрифт:
Закладка:
Мальчишка сунул Эвриху свёрнутую берёсту, всхлипнул и бухнулся на колени:
– Мой благородный хозяин велел дождаться ответа…
Эврих не стал разворачивать письмо, а просто протянул его Волкодаву. Венн порвал нитку, которой оно было завязано. Мыш сейчас же заметил у него в руках нечто несомненно интересное, вспорхнул на плечо и тоже уставился в неровно нацарапанные строчки.
Кавтин писал по-саккаремски. Он всё-таки был купеческим сыном, а первейшими путешественниками и торговцами на свете считали аррантов, мономатанцев и саккаремцев. Потому-то любой уважающий себя купец должен был в совершенстве уметь вести торг, составлять долговые расписки и материться на каждом из этих трёх языков.
Подлый убийца моего брата, ты не можешь занимать место среди мужчин, – гласило письмо. – Ибо ты не мужчина в сердце своём. Кавтин, сын Кавтина, обращает против тебя эту хулу и говорит тебе так: если ты от кого-нибудь когда-нибудь слышал о чести, завтра на рассвете ты будешь ждать меня за околицей, там, где кондарский тракт встречается с дорогой на юг, а гостеприимство, которые я простёр над тобой, не зная, кто ты есть на самом деле, утрачивает законную силу. Если ты не придёшь, я ославлю тебя под кровом каждого дома, где мне доведётся бывать, и люди узнают, что ты именно таков, как о тебе было сказано. Ты более не сможешь произносить клятву и свидетельствовать ни о мужчине, ни о женщине. А если ты явишься, я убью тебя в поединке и велю закопать твоё тело в гальку между берегов Ренны, ибо это место не принадлежит ни воде, ни суше, и труп негодяя не осквернит ни одну из стихий.
Кавтин, брат Канаона.
Добравшись до последней строки, Волкодав передал письмо Эвриху. Тот вопросительно посмотрел на него, венн кивнул, и Эврих начал читать. На первых же словах подвижное лицо учёного так и вытянулось.
– Клянусь рубахой Прекраснейшей, сгоревшей во время поспешного бегства!… – воскликнул он и резким движением поджал под себя ноги. Естественно, тут же чиркнув по мелким камешкам коленом, нежным после оттирания. -…И подолом, который Она замарала в дерьме!… – добавил он, потирая оцарапанное место.
– Ты читай, читай, – хмыкнул Волкодав. – Тебе ещё объяснять мне, что там написано.
Он мельком глянул на юного раба. Тот, видно, знал, о чём было письмо, пускай даже не до подробностей. Жалко было смотреть, как его ломало от страха. Не иначе, ждал колотушек.
– Вот это да!… – сказал наконец Эврих. Он был гораздо грамотнее Волкодава и справился с письмом быстрее него. – И ты что же?… Пойдёшь?…
– Передай своему хозяину, – сказал Волкодав отроку, – что слово «честь» по-саккаремски пишется через «ку», а не через «кай». Запомнил?
Тот не поверил своим ушам:
– А… что ему ещё передать, господин?…
Венн равнодушно пожал плечами.
– Это всё. Только это и передай.
Мальчишка-раб, кланяясь и пятясь, отступил на десяток шагов, потом повернулся и убежал наверх по тропе. Эврих проводил его взглядом.
– Ты что, в самом деле… – начал он, но Волкодав вскинул ладонь, и аррант поспешно умолк. Венн же прислушался и вскоре услышал то, чего ожидал. Звонкий хлопок затрещины и плачущий голос отрока. Волкодав так и знал, что Кавтин ожидал ответа где-то поблизости, желая получить его как можно скорей. Мыслимое ли дело усидеть под крышей, когда речь шла о вызове на поединок!… Волкодав повернулся к учёному и проворчал:
– Сейчас сюда прибежит, голову мне отрывать.
Эврих осторожно спросил:
– Ты ведь не хочешь с ним драться?
– Не хочу, – кивнул Волкодав.
– Если я правильно понимаю, – замялся аррант, – те слова, что он обратил против тебя, суть непроизносимые речи, которые ваш закон велит смывать только кровью?
– Может, и велит, – поглядывая наверх, сказал Волкодав. – Только не наш закон, а сегванский.
Он щурил слезившиеся глаза, но в остальном казался совершенно спокойным, и учёный ощутил укол любопытства.
– А у вас, – спросил он, – как принято отвечать на такое?
– У нас, – проворчал Волкодав, – говорят «сам дурак».
Над кромкой откоса возник тёмный против солнца силуэт стремительно шагавшего Кавтина. Венн отлично знал, что означала его напряжённая, чуточку деревянная походка. У парня росли за плечами чёрные крылья, а перед глазами плавали клочья и сполохи, он не смотрел ни вправо, ни влево, ни под ноги. Нарлаки, как и сольвенны, нечасто уже вспоминали кровную месть. Прошли времена древней Правды, доподлинно ведавшей, кто именно в большой семье должен был принять на себя долг за гибель сородича. И с кого следовало спрашивать ответа в виновном роду. Отодвинулись в прошлое времена, когда каждый знал: не трогай соседа, не то как бы не пришлось отдуваться лучшему в твоём собственном роду! Теперь шли на поклон к государю либо наместнику – оборони, рассуди. Не просто шли – с подарочком. И боялись не справедливости, а судьи. Только в глухих углах ещё жили так, как, по мнению Волкодава, надлежало жить людям.
Он снова посмотрел на приближавшегося Кавтина. Возмечтал, значит, сам отквитаться за брата. Так возмечтал, что переступил ради отмщения даже через материнское слово. Ишь несётся, чуть дым из-под ног не валит. Ему ли, хотя бы и против родительской воли, призывать на суд какого-то варвара! Он его сам, своей рукой в землю вколотит… Между прочим, соотчичи Волкодава считали попросту неприличным идти разбираться с обидчиком в таком состоянии. Месть, полагали они, следовало вершить на трезвый рассудок… Хотя бы затем, чтобы гнев не испортил решительного удара.
Кавтин два раза чуть не подвернул ногу, спускаясь по крутой узкой тропинке. Выглядел он так, словно ему плеснули в лицо кипятку: красные и белые полосы по щекам. Он остановился, не дойдя пяти шагов до сидевшего Волкодава. Негнущейся рукой выдрал из ножен меч. Отстегнул ножны и швырнул их прочь, сильнее и дальше, чем требовалось. Приложил рукоять к левой стороне груди, потом ко лбу – и обратил подрагивающий клинок в сторону венна. Так приветствуют врага, вызывая на немедленный поединок до смерти.
– Во имя Девяти Скал, свалившихся прямо на!… – воскликнул
