Шрифт:
Закладка:
Травля «Нового мира» шла рука об руку с травлей А. Г. Дементьева: появились традиционные признаки идеологической кампании. В газетах начали публиковаться гневные письма «токарей» и т. п.
«О Дементьеве пишут как о враге, сравнивают его фактически с троцкистами и пр. В духе “канонических” статей 48 года. А может, даже и похлеще. Подписей 11. Удивительнее всего подпись Прокофьева. Они же были с Дементьевым когда-то друзьями»[1508].
«В “Советской России” трехколонник о “Нью-Йорк таймс” и о нас, конечно. Под статьей – другая статья: “По разные стороны баррикад” (о ревизионистах). И то и другое жирным, черным, траурно-тревожным шрифтом. И заголовками превосходно перекликаются. О Дементьеве уже пишут как о враге. В одном абзаце вместе с Синявским и Даниэлем, только Дементьеву добавили инициал. Вот и все. О журнале в конце статьи говорится как о вражеском»[1509].
Если для одной части населения Страны Советов имя А. Г. Дементьева было созвучно с либерализмом, то скандал с «Молодой гвардией» стал причиной того, что черносотенной частью населения Александр Григорьевич стал восприниматься как «еврейский публицист»[1510].
Что же касается А. Т. Твардовского, то усилившаяся всеобщая травля «Нового мира» стала для него невыносима: 12 февраля 1970 г. он подает заявление об уходе с поста главного редактора. А в мае из ИМЛИ увольняют и А. Г. Дементьева.
Увольнение А. Г. Дементьева имело громкие последствия. 30 июня 1970 г. 14‐й выпуск распространявшейся в самиздате «Хроники текущих событий» сообщал:
«21 мая приказом директора Б. Сучкова из ИМЛИ уволены по достижении пенсионного возраста несколько научных сотрудников, среди которых – известный критик, бывший член редколлегии “Нового мира” А. Г. Дементьев. Показательно, что увольнение не коснулось таких сотрудников, давно достигших пенсионного возраста, как В. О. Перцов или, например, Я. Эльсберг (он же Шапирштейн-Лерс) – известный доносчик и свидетель в тайных процессах 1930–40 гг.»[1511]
Место публикации этой новости, а также контекст свидетельствуют об ореоле, который имел А. Г. Дементьев в глазах либеральной части интеллигенции к тому времени. Причиной тому были как его принадлежность к «Новому миру», так и знаменитая статья 1969 г., ставшая детонатором больших литературно-политических событий.
18 декабря 1971 г. умер А. Т. Твардовский. После этого либеральный пыл Александра Григорьевича угас, и он вернулся к написанию литературоведческих работ, которые вряд ли можно охарактеризовать как либеральные: «В. И. Ленин и советская литература» (М., 1977, 1990), «Статьи о советской литературе» (М., 1983).
Умер А. Г. Дементьев 23 марта 1986 г. на 82‐м году жизни. В некрологе, который был опубликован в «Литературной газете», новомирская деятельность А. Г. Дементьева была отмечена особо: «В течение ряда лет он являлся заместителем главного редактора журнала “Новый мир” А. Т. Твардовского, высоко ценившего его творческую неутомимость, эрудицию и взыскательный вкус»[1512].
Post Scriptum
В 1974 г. Л. Я. Гинзбург занесла на страницы своей записной книжки очерк под названием «Собрание», опубликованный в 2002 г.[1513] Рассуждая об универсальных свойствах человеческой природы, о связи исторической функции человека с его действительным поведением, пытаясь объяснить удручающую картину нравственной и интеллектуальной деградации современников, Лидия Яковлевна иллюстрирует свои тезисы примером из «заштатной области литературных дел», поскольку «и в ее пределах какие-то ситуации могут служить микрокосмом социальных закономерностей».
«Вот, например, – пишет она, – собрание некоей секции (середина семидесятых годов), с выступающими разного возможного типа…» И хотя автор, казалось бы, просто рисует различные человеческие типы, но в какой-то момент вдруг обнаруживается, что всё это не только реальные, но даже хорошо знакомые нам еще по 1940‐м гг. люди, а «некая секция» – это секция критики ЛО ССП, в которую входила и сама Л. Я. Гинзбург.
Расшифровывая по ходу повествования их имена, мы имеем возможность увидеть (глазами Лидии Яковлевны, а потому с долей неизбежного субъективизма) то, как эволюционировали некоторые персонажи ленинградской филологической науки. Мы приведем несколько фрагментов этого очерка:
«Когда люди действуют механически – без двигателей эмоций и интересов, – пружины обнажаются до предела. Собрание сплошь посвящено подмененным темам, то есть предназначенным подменять те подлинные, которые могли бы возникнуть из данных обстоятельств. Подмененные темы выполняют разные функции. Они создают видимость деятельности, что собравшимся практически и нужно, и видимость высказываний, разумных, даже либеральных и благородных, – что всегда приятно высказывающимся»[1514].
«Самый архаичный пласт представлен первым выступающим (профессор Л. А. Плоткин. – П. Д.), – до инфарктов помятым всеми отпущенными на его долю прижизненными перевоплощениями. От прочих выступающих он отличается тем, что когда-то верил в то, что говорил. Эта разновидность в высшей степени выигрывала на том, во что она верила. То есть это не дурак, герой, интеллигент (разновидность, до тонкости нами изученная), а, напротив того, продукт местечковой бедноты, перед которой распахнулась вдруг ослепительная возможность образования, деятельности, власти, – о хорошей жизни тогда еще как-то не принято было думать. ‹…›
Четырнадцати лет первый выступающий поступил в своем городе на работу, одновременно учился в вечерней школе. С 1925 журналист, потом прошел через университет – все это на периферии. С начала тридцатых годов разворачивается в Ленинграде. Этот исторический тип был тогда еще чрезвычайно активен. Он имел свои подвиды, в том числе и буржуазный (некоторых в детстве обучали немецкому языку и игре на рояле). Были среди них лихие рапповцы, были при рапповцах ученые гегельянцы. Первый выступающий принадлежал к подвиду скорее прагматическому. Был хороший администратор (нисколько не злостный). При некультурности, в своем роде был умен. Имел дар речи. Прорабатывал поэтому красноречиво. В качестве проработчиков все они, впрочем, сущие дети, по сравнению с пребывавшими тогда еще в зерне. Они не хотели убивать, ни лишать свободы или хлеба (хотя все это могло, разумеется, проистечь само собою). Они хотели, чтобы противник смирился и, главное, посторонился с дороги.
Он набирал свою силу перед войной, а во время эвакуации стал уже значительным лицом в научном учреждении. И вот тут, как рябь по только что гладкой воде, побежали тревожные слухи. Когда учреждение вернулось из эвакуации, он был уже чем-то очень ответственным, потому что именно с ним надо было вести разговор о поступлении в аспирантуру. Он был ответственный и в то же время, как многие возвращавшиеся (они поначалу даже без особой нужды
