Выдав все это без тени смущения, он добавил с кроткой улыбкой:

- Вот почему я так смотрел.

Тенджиро захлопнул рот. Король Душ, даже у него нет таких больших шаров, что бы при первой встрече сказать женщине нечто подобное! Особенно ей!

Обычно бойкая на язык Шутара… Молчала. Огорошенная, смотрит на парнишку так, будто услышала нечто невероятное.

- Эй, Сенджумару, - шепнул ей Тенджиро. – Скажи что-нибудь.

Та отмерла.

- Что ж, - чуть вздернув подбородок, молвит прядильщица. – Прекрасно. Тогда это простительно. У нас есть срочные дела, я ухожу.

Больше ничего не сказав, Шутара, к недоумению напарника, резко развернулась и пошла по дороге. Смутилась, что ли?

А малец все смотрит на нее…

- Ха, малыш, ну ты даешь. Я буду подкалывать ее этим годами. Шутара комплиментов от молодых мужчин, наверное, веками не получала, - заметив, что Судзин не слушает, он хлопнул по плечу и ляпнул: - Влюбился, что ли?

- Что? – отмер он. – Нет! Это невозможно. Я впервые ее увидел и услышал, как тут возможно влюбиться? Это просто чистое восхищение.

- Тогда хорошо, - прикусил он соломинку зубами и процедив парню: - Потому что не стоит надеяться на что-либо. Наши силы так велики, что даже поцелуй она тебя, ты бы обратился пылью, малыш. Мы давно отринули такие надежды, как привязанности или любовь. Наши сердца из камня, безжалостные и холодные. Ты понимаешь?

- Слабакам надеяться не на что, - удивительно беззаботно отвечает паренек с медовыми глазами. – Так всегда было и будет.

- Верно, - Тенджиро перекатил соломинку на другой уголок рта. – Короче, без силы Капитанского уровня можешь забыть мечту приударить за ней. И то, во Дворец даже Капитанам дорожка заказана. Если втюрился, лучше прикопай все надежды прямо сейчас.

- Я так и сделаю, спасибо за совет, - вежливо кивает он.

Но глаза все еще не отрываются от плавной походки царицы всех тканей и ткачей.

Глава шестьдесят седьмая. Бумажный день.

Несколько дней спустя. После полудня. Бараки Седьмого Отряда.

Я шел из столовой, с приятным ощущением сытости в животе и хорошим настроением.

Вкусно поесть всем приятно. Если бы еще бумажная работа не ждала, было бы вообще прекрасно. Но тут уж ничего не поделаешь.

Встречные шинигами приветливо кивают, начиная узнавать меня в лицо или по уникальному зампакто на поясе.

Что меня порадовало – малый официоз в обычное время. Никто не встает столбом посреди дороги, не кланяется, не орет, как чокнутый – Двенадцатый офицер Окикиба! Доброе утро!

Нет. Просто здороваются, как нормальные люди. И проявляют положенное уважение при разговоре.

Седьмой Отряд не надрачивает с любовью на поклонение вышестоящим, что так любят в Шестом или Первом. И это просто замечательно. Я уже рад, что не попал туда.

Мой новый дом и сослуживцы отличаются терпеливым спокойствием и принятием, словно отражая вбитые на тренировках - Стойкость! Выдержка! Упорство!

Я уже заметил за короткие дни новенького, как среди шинигами на тренировках на большом полигоне, на лесных полянах по вечерам отдыха, в столовой за столами… Везде есть это чувство.

Все на одной волне. Прошли общее обучение, служат одной цели. Это рождало общность. Чувство братства.

Это подкупало, пленяло желанием проявлять доверие. Новенькие рядовые уже успели пропитаться этой атмосферой, я видел их, сидящих за столами с ветеранами Отряда, смеющихся и внимающих старым байкам. Они уже ничем не отличались от других, не выделялись.

Меня, как нового Офицера, судя по взглядам, неплохо приняли.

Решения Капитана уважались, слухи о моем спасении ребят из Пекина разошлись. Да и был я не каким-то неизвестным хером с горы, уже имея неплохую репутацию первого выпускника этого года.

Отключая неприятные слухи времен первых годов в Академии, о моей силе, подходящей на должность, спорить не приходится. Недовольных не было.

По-крайней мере, это относится к большинству…

Я кивнул темнокожему парню с черной прической полубоксом. Аикава Лав, идущий навстречу, ответил мне таким медленным кивком, будто его черти в аду заставляют.

Его черные радужки с широкими зрачками сильно выделяются на белом белке. Глаза похожи на холодные, темные дула оружейных пушек. Неприятный взгляд. Мертвый.

Может, из-за него он и будет в будущем носить очки.

Реацу Аикавы кипит сдержанным негодованием по отношению ко мне. Аура похожа на готовый к извержению вулкан. Он хорошо сдерживает реацу. Но не для сенсора.

Я приподнял бровь, мол, в чем твоя проблема? Он перестал пялиться и прошел мимо меня в сторону столовой.

Ну, да и хрен бы с ним. Меня ждет работа.

В кабинете Капитана.

Тишина, ветерок через окно приятный дует. Капитана сейчас нет, за душой никто не стоял, так что работалось вполне неплохо.

Глаза и руки, за дни до этого успевшие познакомиться с материалом, уже привычно раскладывают бумаги по своим стопкам, вписывая в нужные графы сухие строчки.

В Готее на удивление приятная бюрократия. Все по-военному четко, ясно, понятно. Единственные бумаги, где надо парить мозг – рукописные отчеты рядовых.

Все остальное – просто бухгалтерия, прошения по формам и прочая мелочёвка, за века отточенная так, что от меня требуется иногда только пресловутые печать, забудь.

Печать – маленький стержень из черного дерева, ставящий с помощью Кидо на бумагах красные оттиски. Выдали в первый рабочий день. Моя реацу в печати выжигала два знака в круге 12/7. Надежнее и быстрее подписи. А еще в случае косяка – не отмазаться.

Капитан Сугимото тоже старый бывалый пряник, давно распределивший зоны ответственности и объемы работы.

Мне на голову не упала, как я боялся по сценам в аниме Тоширо и его нерадивого Лейтенанта, гора бумаги и работы, всегда перед дедлайном.

Или в Десятом все очень плохо с бюрократией в целом и нет вообще минимально способных людей… Или Тоширо никакой не молодой гений, а параноик, доверяющий только себе и Мацумото даже в таких обыденных вещах.

Или традиция у них такая – Капитана бумагами задолбать.

Старик Сугимото вот вообще не выглядит напряженным. Он играючи быстро справляется со всем, что попадает на капитанский стол, а потом идет на улочку трубкой подымить, погулять или заняться своими, мне неизвестными, делами.

Он меня только в первый день пристально проверял, допытываясь и спрашивая по каждому росчерку чернильной ручки.

На второй день я ожидал повторения нервотрепки, но он резко успокоился и щедро выделил ту часть работы, которую