почему я ушел, почему покинул созданное мной. Ты думал, ты знаешь - и я думал, что ты знаешь, а ты не знал. Дар слова дан им, дар слова и дар воли, и пусть за нами право превращать желание в существование, мечту в реальность, пусть без нашего согласия не свершится задуманное - но согласие можно вырвать и силой, противопоставив волю - воле, и там, на острие желания, на пике крика, где скрещиваются наши пути, кто победит? Неведомо.

Я испугался, впервые почувствовав на горле удавку чужой воли, воли дерзкого смертного, пожелавшего какой-то сущей мелочи, то ли бури, то ли сотрясения земной тверди, и вложившего в эту мольбу ко мне - о, если бы мольбу, в призыв и приказ, - всего себя. То, чем владеет каждый из них, не зная о том и не чувствуя в себе океана силы, принимая пену на волне за все море. Им было дано то, о чем мы и помыслить не можем: возможность стереть границы, сорвать оковы и стать больше вселенной.

Они не знают о том, на что способны - и, считая себя пеной, взлетают над волнами и тают, словно пена, недолговечные и вечные, живущие краткий миг, и уходящие в то запределье, которого мы не можем себе и представить. Они не знают о своей силе - и сгорают бабочками, оставляя нерастраченной бесконечную мощь, по сравнению с которыми наша - лишь жалкая тень.

Чтобы стать выше нас, им нужно перейти предел разума: крайнее отчаяние и нестерпимая боль, одержимость, лишающая опоры или выжигающая душу скорбь, иссушающая ненависть - или бесконечная любовь...

Их силой творится все, что они же зовут чудесами и дарами богов; мы только говорим "Да будет!" - по своей воле... или по их воле, чувствуя, что захлестнуты арканом чужого желания.

Я испугался, и, разорвав оковы, ушел вовне, надеясь, что лишившееся опоры творение опомнится и устыдится, навеки оставит каприз подчинять себе - меня, своего создателя; уход стоил мне дорого. Не только я вкладывал силу в творение, но и творение поило меня, поило щедро - верой и надеждой, любовью и упованием, жертвой и обрядом. Оборвав связи, я оборвал и тот главный сосуд, по которому ко мне текла сила, заполняя меня, чашу пустую и пробитую.

Жажда моя была велика, и я был безумен, слеп, нищ и гол - гонимый ветром лист, осколок стекла, вырванная из канвы нить... но время летело, и жажда оставила меня.

А ты - ты впервые познал ее, хлебнув из чаши, что наполнило мое творение; ты копил, не касаясь, и говорил, что все это предназначено мне, а сам лгал, лгал... и не удержался, отхлебнул, заполняя свою пустоту, вечную пустоту бездомного, безмирного, сквозняка, перелетающего от одного творения к другому - отхлебнул, и ощутил жажду, и жажда стала больше тебя, и жажда стала тобой.

Ты хотел сделать своим - мое, то, что я создал и то, что я обрек смерти, ибо оно забыло и отвергло меня.

Оно сделало своим - тебя; но не господином, как ты мечтал, а своим рабом, одержимым кровопийцей, высасывающим по капле силу из смертных.

Ты смешон и жалок, брат мой Ингальд.

Но ты держишь в руках то, что принадлежит мне.

Долго, долго я покорялся тебе, притворялся, что верю обещаниям и лживым посулам, долго я позволял тебе дурачить моих слуг и говорить от моего имени, подставлять ладони под силу, предназначенную для меня.

Образы наши сливаются воедино, и мои слуги уже верят в то, что твоя спутница, черная птица - мой атрибут. Серебро и черные птицы - не разорвать уже лживый образ, но и нет в том нужды, ибо от своего замысла я не отступлю. То, что пропиталось проклятым чужим золотом, то, над чем распростерли крылья чужие птицы - умрет.

Я не прощу - никого; ни их, двух глупцов, ни тебя, лжеца.

Стой, стой на краю пропасти, танцуй на границе между твердью и ничем, балансируй между жаждой и пустотой. Каждый миг приближает тебя к падению, и каждый миг делает тебя все более неосторожным.

Это время - мое.

Увлеченный плетением узлов, сжигаемый голодом - забывай, забывай обо всем, не обращай внимания на мои шаги, а я подхожу все ближе, и в руке моей меч, а в твоих нет щита, только чаша с украденным, а сам ты поглощен попытками взять запретное, запретное для нас от начала бытия и до конца его.

Тебя хлещут по рукам - сыплются золотые искры, обрывается одна из связей, та, на которую ты рассчитывал больше всех, и даже досюда, до моих чертогов доносится повелительный голос: "Оставь же эту душу и отыди!"

Оставь и отыди - и прими удар в спину...

Падай, падай и разбейся, лживый брат мой!

Чтобы удержаться, не соскользнуть вниз, ты тянешь последние силы из своих жертв, ты до сих пор не можешь отпустить нити марионеток, ты пытаешься сражаться со мной - но сейчас я сильнее, ибо разум мой принадлежит мне, а твой выжжен, подчинен и скован одержимостью...

Длится, длится наш бой на краю пропасти, а внизу тебя поджидает чертог полного бессилия, точка пустоты, которая примет тебя в свои объятия и превратит в прах - но твои руки заняты, а в моих - оружие, меч ненависти, преданной дружбы и обманутого доверия.

Падай, лживый брат мой!

Падай и умри!

Мой серебряный дождь и мой пропитанный слезами туманов замок, мои призраки аметистовых рассветов и серые скалы, режущие тучи на тонкие струящиеся ленты - все это на моей стороне, а тебе чужд и этот замок, и мое королевство, вечное и неверное. Беспечальность - мой замок, только мой, а ты в нем гость, и у меня достанет силы, чтобы вытолкнуть тебя отсюда; и скала обратится лезвиями, растечется расплавленным металлом, выскользнет из-под ног змеей!

Ах, как тебе не хочется умирать, лжец... ты цепляешься до последнего, режешь пальцы о каменные кромки, норовишь извернуться и дотянуться до меня, но - слышишь?

Жертва твоей игры бьет в спину. Слышишь ее голос, ее призыв - ну же, попробуй отказаться, попробуй прикрыться щитом небытия или моим именем?

Ну?

Не выходит?

Не по имени, по деянию призвали тебя - и что остается? Лишь падать, падать