Шрифт:
Закладка:
«Ещё стоя на площадке лестницы, я уже слышал сквозь эту дверь какой-то странный гул. Кто-то быстро отворил её и рванулся мне навстречу. “Доктор, скорее, скорее!” – стенящим голосом вскрикнул какой-то молодой человек (П. А. Исаев? – И. В.). Я не успел ответить, как в переднюю вылетела десятилетняя белокурая девочка с раздирающим криком: “Господин доктор, Бога ради, спасите папашу, он хрипит!” – “Я не доктор”, – растерянно с внезапным уже ужасом проговорил я. В эту минуту в ту же переднюю вышел бледный, с лихорадочно горевшими глазами Ап. Ник. Майков: “Ах, это Вы…”»
Пожалуй, самое достоверное место во всей статье – это изображение умирающего:
«Во глубине неказистой, мрачной комнаты, его кабинете, лежал он, одетый, на диване с закинутой на подушку головой. Свет лампы или свеч, не помню, стоявших подле на столике, падал плашмя на белые, как лист бумаги, лоб и щёки и несмытое тёмно-красное пятно крови на его подбородке. Он не «хрипел», как выразилась его дочь, но дыхание каким-то слабым свистом прорывалось из его горла сквозь судорожно раскрывшиеся губы. Веки были прижмурены как бы таким же механически-судорожным процессом поражённого организма… Он был в полном забытьи».
Далее следуют экстатические подробности: жена (которую Маркевич упорно именует Марьей Григорьевной), бьющаяся «в безумном отчаянии», дочь «в отчаянном порыве» хватающая автора статьи за руки и истерически восклицающая: «Молитесь, прошу вас, молитесь за папашу, чтобы если у него были грехи, Бог ему простил!» и т. д. и т. п. «О, кого я теряю, кого я теряю!» – причитает упавшая в кресло Анна Григорьевна. «“Кого теряет Россия!” – невольно и одновременно вырвалось у нас с Майковым», – строго добавляет Маркевич.
Наконец явился долгожданный доктор (Н. П. Черепнин). Он «поспешно прошёл в кабинет, велел открыть форточку, потребовал пульверизатор и потребовал настоятельно, чтобы его оставили одного с пасынком Фёдора Михайловича».
Через несколько минут доктор вышел от умирающего. «Что, конец!» – вскрикнула несчастная женщина, вскакивая конвульсивно с места… – «Не кончено ещё… но кончается…»
Все проходят в комнату умирающего; жена и дети молча опускаются на колени. Тут Маркевич приводит подробность, отсутствующую в других источниках: «Вошёл священник, шёпотом начал отходную…»
У его постели – Анна Григорьевна с детьми, её мать, Майков с супругой, Б. Маркевич, П. Исаев, возможно, другие родственники, доктор, священник…
Б. Маркевич: «Доктор нагнулся к нему, прислушался, отстегнул сорочку, пропустил под неё руку – и качнул мне головой. На этот раз всё было действительно “кончено”»[1561].
Маркевич вынул часы.
Судьба Александра Баранникова
Маркевич вынул часы: время теперь начинает течь по-иному. Но попробуем перевести стрелки на несколько оборотов назад. Вернёмся к ночи с воскресенья на понедельник – с 25 на 26 января 1881 года.
Такое отступление необходимо.
Ибо той же ночью, когда, согласно Анне Григорьевне, у её мужа случилось первое кровотечение, в квартире номер одиннадцать, расположенной на одной лестнице с квартирой номер десять, где обитал Достоевский, был произведён обыск и оставлена полицейская засада.
В квартире номер одиннадцать проживал член Исполнительного комитета «Народной воли» Александр Иванович Баранников.
Нас интересуют три вопроса: 1) был ли Достоевский знаком с Баранниковым; 2) знал ли о том, что происходит у соседа; 3) имел ли какую-нибудь прикосновенность к событиям этой ночи.
Сразу же оговоримся: никаких бесспорных документальных данных, позволяющих утвердительно ответить хотя бы на один из этих вопросов, пока не существует.
Существуют предположения. Но прежде, чем перейти к последним, необходимо хотя бы кратко ознакомиться с биографией Баранникова, вернее – с образом его жизни и деятельности.
«Он не носил черт аскетического образа революционера, – пишет его знаменитый товарищ по революционному подполью Вера Фигнер. – Им владел сильный инстинкт жизни, которую он понимал лишь в полноте её. В ней он хотел в с ё испытать, всё изведать; взять всё, что она может дать и что он от неё может взять»[1562].
Судьба Баранникова поистине фантастична.
Его отец был военным; он служил в Эриванском лейб-гренадерском полку близ Тифлиса. Женившись на грузинке и выйдя в отставку, он вернулся на родину – в уездный город Путивль Курской губернии, где и умер, когда сыну было пять лет.
Баранников рос в провинциальной дворянской семье среднего достатка вместе с двумя сёстрами и братом.
Соседями Баранникова в Путивле была семья Михайловых. Один из столпов «Народной воли» («хозяин» организации), легендарный Александр Дмитриевич Михайлов – товарищ его детских игр и друг на всю его недолгую жизнь.
Баранников окончил военную гимназию в Орле и, уступая настоятельным требованиям домашних, вынужден был поступить в 1‑е военное (Павловское) училище в Петербурге.
Дальше начинается невероятное.
Баранников инсценирует самоубийство. Он отсылает письмо своему ротному командиру, где, указывая на тяжёлый душевный разлад, объявляет о своём намерении расстаться с жизнью. Оставив на берегу Невы (по другим источникам – у проруби) военное платье, он на долгие годы исчезает из поля зрения своих родных и начальства.
«Такой решительный шаг его очень всем нам понравился, – вспоминает Л. Дейч, – да и вообще он производил чрезвычайно симпатичное впечатление»[1563].
Восемнадцатилетний Баранников уходит в революцию.
Он становится нелегалом. С весны 1876 года он скитается по югу России: работает косарем, батраком, грузчиком, рыболовом. Но «хождение в народ» не оправдывает надежд радикальных народолюбцев. В лучшем случае народ безмолвствует. Пробыв недолгое время в Астрахани в качестве молотобойца («что, – замечает его биограф, – соответствовало его недюжинной физической силе»[1564]), Баранников вскоре возвращается в Петербург.
Летом 1877 года с одной из групп землевольцев он вновь отправляется на Волгу, в Нижегородскую губернию. После разгрома группы ему удаётся ускользнуть от ареста. Ему вообще везло: играя важную роль во многих рискованных предприятиях, он ни разу не был задержан – и так до самого конца.
В том же 1877 году Баранников объявляется в Черногории, ведущей неравную борьбу за своё освобождение. Он сражается против турок в качестве русского добровольца (с целью, как он заявил позднее, на следствии, «ознакомиться поближе с условиями борьбы мелких партизанских отрядов с регулярными войсками и приобретённые там познания употребить с пользою в минуту народного восстания на родине»[1565]). Иными словами, участвует в том самом добровольческом движении, за которым пристально следил и которое горячо поддерживал в своём «Дневнике писателя» Достоевский (разумеется, не ведавший об указанных Баранниковым целях).
В 1878 году Баранников возвращается в Россию.
В январе он намеревается мстить генерал-адъютанту Трепову – за Боголюбова: его опережает Засулич. В июле под Харьковом он вместе с товарищами, переодетый в офицерскую форму, нападает на конвой, сопровождавший одного из осуждённых землевольцев. Отбить заключённого не удаётся, и он уходит, ранив конвоира. 6 августа он, как уже говорилось, прикрывает огнём Кравчинского, всадившего кинжал в шефа жандармов Мезенцова: испугавшись выстрела, Варвар понёс так, что стрелявший только благодаря своей громадной физической силе сумел ухватиться за дрожки и спастись.
Он живёт
