фразах Монтескье сделал четыре существенных шага в направлении расового мышления. Он дал вечные характеристики человеческим группам по цвету кожи; утверждал, что физиогномика, внешний облик, выражает внутреннюю сущность; сделал одну группу, африканцев, неспособной войти в круг избранных; и "натурализовал" цвет кожи как признак - "это так естественно", писал он. Таким образом, правильный политический порядок должен был отражать определенные расовые свойства.

Для создания полноценной теории расы требовалась новая наука о человечестве. Именно такой наукой и стала антропология - изобретение эпохи Просвещения. Мыслители эпохи Просвещения горячо стремились по-новому определить место человека в природе. Критика христианства подорвала примат религиозных догм, и человек оказался в море неопределенности. Их нужно было заново закрепить, и дезаскрепленная, предположительно научная "природа" дала для этого вес.

Ключевой фигурой в становлении новой дисциплины - антропологии - стал Иоганн Фридрих Блюменбах (1752-1840), в работе которого "О естественном разнообразии человечества" подчеркивалось как единство человеческого рода, так и разнообразие внутри него, которое можно объяснить только с помощью тщательных научных наблюдений. Его "эпохальный каталог человеческих рас", по словам Питера Гея, включал всего пять, каждая из которых относилась к своему региону земного шара - кавказская, монгольская, эфиопская, американская и малайская. В течение следующих 200 лет, практически до наших дней, ученые оспаривали количество и типы, но не попытки определить и классифицировать расы. С коллекцией скелетов Блюменбаха, сырьем для его научных исследований, могли соперничать только антропологи XIX века, которые начали собирать черепа и измерять черепную коробку для определения расовой принадлежности.

Немецкий деятель эпохи Просвещения Иоганн Готлиб Фихте как нельзя лучше воплотил противоречия, лежащие в ее основе. В работе "Основания естественного права", опубликованной в 1796 г., Фихте утверждал, что понятие отдельного человека, существующего только для себя, является бессмыслицей. Я несводимо, но оно всегда существует в сочетании с другими людьми. Человек ... становится человеком только среди людей", - писал он. Социальное и индивидуальное неразрывно связаны, интерсубъективность - необходимое условие мира.

Именно с этой эгоцентрической точки зрения Фихте вносит глубокий вклад в развитие правозащитного мышления: Я должно признать, что другие заслуживают такого же набора прав. Фихте поместил истоки прав не в некий универсальный ландшафт, будь то моральный, теологический или политический, не в некое изначальное состояние природы, а в самодействующее, самосознающее Я, которое должно предоставить другим такие же права. Основополагающим здесь является понятие взаимного признания [Anerkennung], которое сыграет столь важную роль у Гегеля, а затем в философии конца ХХ века, в частности, в философии Эммануэля Левинаса. Разумный мир может быть построен только совместными усилиями свободных людей. Индивидуальная и коллективная свобода, индивидуальное и коллективное самоопределение неразрывно связаны друг с другом.

Но мысль Фихте, при всей ее интерсубъективности, при всем ее освежающем, универсалистском тоне, сразу же ставит проблему, которая всегда преследует Просвещение и правозащитную мысль: Кто имеет право войти в очарованный круг тех, кто наделен способностью позиционировать себя и пользоваться свободой? Фихте писал: «Понятие индивидуальности определяет сообщество, и все, что из этого следует, зависит не от меня одного, но и от того, кто в силу этого понятия вступил со мной в сообщество. ... . . Мы оба связаны и обязаны друг другу самим своим существованием». Но кто именно составляет сообщество?

В двух критических областях универсальная тема Фихте сразу же разрушается: когда он пишет о женщине и семье - целый раздел "Основания", и когда он обращает свое внимание на немецкую нацию, как это было в условиях наполеоновской оккупации Германии в первые годы XIX века. Всегда внимательный к окружающим его философским и политическим событиям, Фихте откликнулся на призывы к равноправию женщин, прозвучавшие в Англии и Франции после Французской революции, если еще не в Германии. Более того, он был достаточно самокритичен, чтобы осознать очевидный вопрос, вытекающий из его эгоцентрической философии: Обладают ли женщины способностью развивать свободное, рациональное Я, чтобы стать самоопределяющимися личностями?

Не совсем. Труды Фихте о женщине и семье наименее убедительны, они представляют собой смесь философской претензии с ранговыми предрассудками того времени. «Один пол, - писал он, - полностью активен, другой - полностью пассивен. ... . . [I]Совершенно противоречит разуму, если второй пол ставит своей целью удовлетворение своего сексуального влечения». Вместо этого - и здесь нет ничего удивительного - сексуальное влечение у женщин существует только для того, чтобы они могли рожать детей. Женщина достигает достоинства, отдаваясь мужу, становясь средством его сексуального удовлетворения, из которого она черпает смысл жизни. При этом она уступает ему всю свою собственность и права. «Муж представляет ее полностью, с точки зрения государства, она полностью уничтожается в браке. ... . . В глазах государства муж становится ее гарантом и опекуном; во всем он живет ее общественной жизнью, а ей остается только домашняя жизнь». Женщина, продолжал он, "не может даже думать о том, чтобы непосредственно самостоятельно осуществлять свои права". Она самоопределяется, только свободно вступая в брак по своему выбору. После этого за нее самоопределяется ее муж, что делает это понятие поистине бессмысленным. Универсализм Фихте будет разрушен еще более драматично в его работах о Германии. После рубежа XIX в., в условиях наполеоновской оккупации немецких земель, Фихте вывел социальное измерение своей мысли на новый уровень. Универсальное Я стало, по сути, немецкой нацией. Таким образом, Фихте перевел понятие самоопределения, на которое были направлены все его интеллектуальные усилия, из чисто индивидуалистической концепции в коллективистскую. К моменту написания знаменитых "Обращений к немецкой нации" в 1807 г. - к сожалению, наиболее известной работы - его мысль движется от эгоцентризма, универсального человека к национальному человеку. В конечном счете, у Фихте "право иметь права" ограничивается людьми, принадлежащими к немецкой нации - по крайней мере, теми, кто живет в немецких землях.

Никто из деятелей Просвещения не отрицал сущностного единства человеческого рода, а Иоганн Готфрид Гердер вообще отвергал терминологию расы. Но Гердер был практически одинок. Проблема, занимавшая их, более показательная реальность - разнообразие людей и разделение на "цивилизованных" и "варваров". Это разнообразие коренилось в природе, в творении Бога, выражалось сначала в языке, потом в культуре, а затем в политическом обличье - в государстве. Гердер и Фихте писали о людях и народах. Определяя народ как замкнутое сообщество, чьи связи друг с другом являются изначальными - основанными на языке и культуре, - разработанные ими понятия и используемый язык легко перетекали в расовые категории. Расовое понимание человеческого разнообразия стало еще более заметным после середины XIX века. Всевозможные комментаторы, опираясь на дарвиновские идеи, пропагандировали "научный"