на данные Эйснера. Но у Эйснера нет данных по Англии конца XIV - начала XVI вв. и поэтому он делает вывод, что "точный период начала светского спада не может быть определен". Голландские данные Эйснера начинаются около 1400 г., а разрозненные немецкие и швейцарские данные скорее указывают на пик около 1400 г. Сам Эйснер заключает, что "имеющиеся данные делают невозможными серьезные выводы" в отношении Германии и Швейцарии. Данные действительно подтверждают резкое снижение числа убийств, начиная с XV века. Но это, вероятно, отражает лишь различия в типах источников, используемых для документирования убийств. Возможно даже, что тенденция к снижению числа убийств, как, например, в Италии, проявилась лишь в начале XIX века. Шверхофф подчеркивает, что в ходе исследований было установлено снижение уровня убийств с XVI по XVIII век в некоторых частях Европы, но у нас нет убедительных доказательств долгосрочного снижения уже в период Высокого Средневековья.

Важно понимать, насколько неопределенными являются многие расчеты уровня убийств в досовременный период. Одним из наиболее известных и часто цитируемых средневековых примеров является исследование Карлом И. Хаммером Оксфорда XIV века, в котором уровень убийств составил более 100 на 100 000 человек. Монкконен указывает на то, что расчетная численность населения составляла всего 6 000 человек. Это означает, что один или два дополнительных случая убийства могли бы сильно повлиять на уровень убийств, а несколько необычных лет могли бы легко исказить весь результат. Кроме того, расчеты Хаммера основаны только на четырех годах. Он проанализировал данные за шесть лет, но решил исключить два из них, поскольку убийств было значительно меньше, и пришел к выводу, что эти данные, скорее всего, неполные. Никто не проводил повторного исследования за более длительный период времени. Монкконен наглядно демонстрирует проблемы, связанные с расчетами, основанными на хронологически ограниченных исследованиях небольшой городской популяции, и то, как легко они могут привести к сильно завышенным показателям убийств.

Одной из причин завышенного уровня убийств в городах является тот факт, что убийства, совершенные в других местах, иногда регистрировались в городских судах. В некоторых случаях исследователи пересчитывали уровень убийств на основе убийств, совершенных только в конкретном городе. Так, для одного из шведских городов (Вадстена) в конце XVI - начале XVII вв. количество убийств составляло от 20 до 60 на 100 тыс. человек, а не 60-80 убийств.

Уже упоминалось, что многие ранние статистики убийств основаны на небольшом количестве случаев и очень малой численности населения. Некоторые ранние шведские показатели убийств XV, XVI и начала XVII вв. основаны не более чем на одном-двух убийствах за период от десяти до пятнадцати лет и предполагаемой численности населения не более нескольких тысяч человек. Это означает, что одно или два дополнительных убийства за десятилетний период резко повысят уровень убийств, рассчитанный как количество инцидентов на 100 тыс. человек. Кроме того, численность населения обычно оценивается на основе данных налоговых списков. В них обычно регистрируется не население, а домохозяйства. Обычная процедура оценки численности населения заключается в подсчете количества домохозяйств и последующем умножении этой цифры на предполагаемый средний размер домохозяйства. Эти средние размеры должны рассматриваться в лучшем случае как квалифицированные предположения. Факт заключается в том, что мы не знаем. Более поздние анализы городского населения Швеции начала XVII века, основанные на широкой комбинации различных источников, а не только на налоговых отчетах, указывают на численность населения, более чем в два раза превышающую обычно предполагаемую. Показатель Вадстены начала XVII века в 77 убийств на 100 тыс. человек уменьшится, вероятно, до менее чем 20, если опустить убийства, совершенные не в городе, и откалибровать численность населения. Это все еще высокий показатель, подтверждающий долгосрочное снижение. Но это позволяет взглянуть на ситуацию несколько иначе.

Пинкер сосредоточился на своем большом повествовании об общем секулярном снижении уровня насилия. Вариации и различия важны в той мере, в какой долгосрочный спад начался в разное время в разных регионах, но Пинкер, как правило, избегает разрывов и расхождений, которые не вписываются в его повествование. Существует хорошо задокументированное и известное расхождение между Финляндией и Швецией, которое можно определить, по крайней мере, с середины XVIII века. В то время Швеция и Финляндия были частями одного королевства с одинаковым законодательством и идентичными судебными системами. В Швеции уровень убийств с течением времени продолжал снижаться. В Финляндии, напротив, количество убийств росло и в 1920-е годы достигло уровня более 8 на 100 тыс. человек, что значительно превышает большинство расчетных показателей убийств в Финляндии XVI века. Относительно низкие финские показатели XVI века напоминают некоторые расчетные шведские показатели XVI века в более отдаленных северных районах, которые указывают на уровень менее 4 убийств на 100 тыс. человек. Эти наблюдения не очень хорошо вписываются в единый последовательный рассказ о снижении уровня светского насилия, вызванного в первую очередь государственным строительством и цивилизационным процессом.

 

От цифр до Элиаса

Пинкер утверждает, что Норберт Элиас - единственный крупный социальный мыслитель, который смог объяснить долгосрочное снижение уровня насилия. Кроме того, он утверждает, что имеющиеся данные по количеству убийств подтверждают цивилизационную теорию; "она сделала удивительное предсказание, которое оказалось верным" и "Цивилизационный процесс прошел строгий тест на научную гипотезу". Другими словами, цифры подтверждают Элиаса. Однако это проблематичные утверждения.

Во-первых, Пинкер не совсем корректно описывает научные дискуссии, утверждая, что идеи Элиаса являются "единственной оставшейся теорией". Хельмут Томе, например, подробно рассматривает теории Эмиля Дюркгейма о коллективизме против индивидуализма и аномии как возможные объяснения долгосрочных тенденций; снижение коллективизма делает людей менее склонными к применению насилия, а с другой стороны, отсутствие норм, спорные нормы или противоречащие нормы (аномия) вызывают рост насилия. Многие историки, не обязательно ссылаясь на Элиаса, подчеркивают процесс государственного строительства раннего Нового времени как важнейший фактор снижения уровня убийств. Рост государственной монополии на насилие, профессионализация судебной системы, расширение социального доверия и рост веры в институты анализировались и без теоретических рамок Элиаса. Действительно, цивилизационная теория Элиаса широко упоминается историками насилия. По словам Эйснера, она даже является "наиболее заметной схемой, обсуждаемой теми историками преступности, которые заинтересованы в объяснении этой долгосрочной тенденции". Однако внимание к Элиасу не означает безоговорочного принятия его теорий. Далеко не все историки согласятся с Питером Шпиренбургом в том, что Элиас "предлагает единственную теоретическую схему, в которую легко укладываются эмпирические данные о долгосрочном снижении числа убийств". Критический анализ и осторожные дискуссии более распространены. Многие историки, очевидно, считают этот вопрос слишком разнообразным и сложным, чтобы свести его к одному единственному объяснению, как утверждает Пинкер. Некоторые историки прямо отвергают цивилизационную