– С сорок восьмого.

– Еще молод, хотя, конечно, в его возрасте мы уже воевали. Разлейте, пожалуйста… С утра я не хотел, но раз такое дело. Ира! – крикнул он жене. – Ты с нами посидишь? Ну и хорошо, а мы спокойно поговорим. За весну! – они подняли рюмки.

Закусили, Шаранов встал, засуетился возле самовара.

– Это дело неординарное. Налейте еще… За встречу! Ох! Хорош! Хорош! А в тот раз Вы мне привозили, что-то мне не понравился.

– Да, тот розлив не удался. А этот коньяк выдержан, все по норме, специально для особых персон. – Докуев жалобно улыбнулся.

– Это для каких-таких персон? – возмутился Шаранов.

– Ну я ведь на комбинате никто, и только с Вами в контакте, а начальники, все этому – новому поклоняются.

– Да-а, развелось в партии гнили. Только у нас в конторе еще держится мораль.

– Да, у Вас порядок, а эти, – Докуев махнул рукой.

– Что это значит «у Вас»? – вдруг возмутился Шаранов. – Что-то я не пойму, а разве Вы не у нас?

Домба аж съежился, втянул шею, исподлобья, как испуганный щенок, глянул преданно на хозяина дачи.

– Да-да, конечно, – выпалил он, покорно-просяще улыбаясь. – Я оговорился, просто так говорится, – чуть не заикался Домба. – Русский язык богатый, а я человек бедный.

– Ну-ну-ну, – перебил Шаранов. – Это не надо. О Вашей бедности мы все знаем… Давайте теперь за женщин!… О-ох! Хорош коньячок!

Над столом пронеслась маленькая, юркая, еще неокрепшая по весне и даже чем-то радующая глаз муха. В ветвях свадебной яблони заливался трелями соловей, из соседнего поселка доносился крик петухов и лай собаки. С надрывом закипел самовар. Становилось тепло, даже чуточку душновато.

– Так, давайте о деле. В середине сентября будет Пленум обкома партии, и мы на нем решим вопрос с Вашим сыном. На нынешнего комсомольского вожака обнародуем пару легких компроматов и переведем куда-нибудь на хозяйственную деятельность.

– А этот, – запнулся Домба, – компромат будет?

– Как это «будет»? – возмутился секретарь. – Да на всех есть, все ходят под неусыпным оком. Просто надо вовремя и как положено его подать… Кстати, твой сын, как он? Наш? – в упор уперся взгляд Шаранова.

– Ну конечно, – вымолвил тихо отец.

– Что-то нет твердости в твоем ответе. Для чего мы растим детей? Создаем все условия! Кто нас заменит? Так как он – твой сын?

– Да наш он, наш. Будет нашим, куда он денется.

– Смотри мне! – впервые на «ты» перешел Шаранов. – А то менять шило на мыло нечего… Да и преемственность поколений должна быть, – улыбнулся хитро секретарь. – Ну, налейте еще… Погодка сегодня – просто прелесть.

Домба залпом, высоко задрав голову, выпил бокал и вдруг случайно увидел, как в углу под потолком неопытная муха попала в блестящую в лучах солнца паутину, рванулась, задергалась беспомощно. Докуеву так жалко стало насекомое, что он даже хотел освободить ее, но в это время из зелени винограда выполз жирный черный паук и проворно обхватил жертву.

– Пускай прямо завтра Ваш сын придет к моему помощнику поговорить, получить кое-какой инструктаж, ну там еще кое-какие выполнит формальности. А так пусть добросовестно работает и учится хорошо. А то вон зимнюю сессию до сих пор не сдал.

– Как не сдал? Я этого даже не знаю.

– Ну Вам не до этого. Вы погрязли в делах и в распутстве, – смеялся Шаранов. – Гуляйте, пока я здесь, а о сыне мы проявим отеческую заботу и опеку.

– Что значит пока? Вы уходите на пенсию?

– У нас, брат, пенсии нет. И у тебя не будет. Мы до гроба служим Родине… Налей-ка, дорогой!… Кстати, я, видимо, к зиме перееду в Подмосковье, там надо будет обустроить квартиру и дачку. Мне-то все равно, просто жену совратил ты подачками к роскоши, – вновь перешел на «ты» охмелевший хозяин.

– А как я? – удивился Докуев.

– Ты не волнуйся, тебя не забудут.

В течение следующего месяца помощник Шаранова и Докуев Албаст встречались четырежды. Первые две встречи носили строго протокольный характер; они были долгие, нервные для комсомольского работника, утомительно-испытательные. В третий визит беседа носила если не дружеский, то явно приятельский характер – с чаем, коньяком, сигаретой. А напоследок собеседники так сблизились, что не смогли не поехать на пикник на лоно природы, где в тенистом ущелье горной реки весь теплый день обильно потребляли шашлыки, шурпу, в большом количестве спиртное, наслаждались обществом поехавших с ними комсомольских работниц, купались в прохладном источнике.

После этого на стол Шаранова легла еще тонкая папка с грифом «Секретно. Для внутреннего пользования». Секретарь бегло ознакомился с содержанием, глянул из-под очков на помощника, ухмыльнулся.

– Что, сыночек в отца?

– Я думаю, даже похлеще будет.

– Да-а. Гены.

– Потомственное.

* * *

В корне изменилось душевное состояние Албаста Докуева. В преддверии значительных перемен в карьере, он восторжествовал, взгляд его из смиренно-погасшего стал ядовито-презрительным, заносчивым, вызывающим и, может быть, он успел бы сболтнуть лишнее, но его спасли обстоятельства. С начала июня до середины июля- летняя сессия в университете, потом отпуск с отгулами, а там и осень с жизненно важным Пленумом обкома партии.

Словом, надо было выждать, и чтобы не страдать от недалекого соблазна власти, Докуев-младший с удовольствием окунулся в беззаботную студенческую жизнь. Никакой страсти к знаниям он не испытывал, считал, что все это для обделенных судьбой голодранцев, которые должны быть глубоко образованными, чтобы со временем стать достойными управляющими или помощниками при таких людях, как он. Албаст считал, что власть должна уметь управлять, направлять, жить, а остальная серость обязана грамотно и четко обслуживать эту власть. Он брезговал посещать занятия, обычно он к десяти часам важно подъезжал на выдраенной до блеска «Волге» к университету, а потом степенно прогуливался по красивому парку между учебными корпусами, покуривая дорогие импортные сигареты. В полдень за ним заезжали его друзья-товарищи, или вернее сказать, такие же, как и он, отпрыски – подрастающая элита республики. Все они имели высшее образование, в основном ходовое – пищевое, технологическое, торговое, не имели знаний, но четко знали, сколько стоит та или иная вакантная доходная должность.

Полюбовавшись возле университета девочками и показав себя, эта подрастающая «знать» отправлялась куда-нибудь гулять. И в этом молодежь подражала отцам. В то время грозненские нувориши стали полагать