— Привели, господин, Ивана Осипова, — сообщил Матвей Кислов, перспективный сотрудник, но с проблемой: он был трусоват.

— Давай его сюда! — сказал Шешковский, предвкушая общение.

Ему был крайне интересен этот Иван Каин. Степан Иванович все еще не мог определить, кого больше в этом человеке: разбойника Ваньки Каина или же сыщика, которого хвалила сама государыня. Он имел такой авторитет, что мог указывать главному полицмейстеру Москвы.

— С кем имею честь? — входя в кабинет главного полицмейстера, но не обнаружив его, спросил Иван Осипов.

— Честь? Ха-ха-ха! У Вас есть честь? — искренне рассмеялся Шешковский.

Степан Иванович редко смеялся, чаще был угрюмым человеком, но персонаж, что возник перед ним, так старался походить на образованного человека из высшего общества, когда у самого лапти за спиной, что Шешковский за долгое время впервые искренне смеялся.

— Простите, я не совсем понимаю, почему вы смеетесь, — недоуменно сказал Осипов.

— Сядь, Ванька Каин, да не ершись и не строй тут господина! — жестко сказал Шешковский.

Резкий переход от образа весельчака к человеку, наделенному правом повелевать, испугал Ивана Осипова. И тот, не отводя боязливого взгляда от Шешковского, чуть попятился к выходу.

— Да не робей, Каин, садись! — тон Степана Ивановича вновь стал шутливым.

— И все же, кто Вы? — Иван Осипов взял себя в руки.

— Не стоит, Ваня, знать. От многих знаний, многие печали, — процитировал Шешковский книгу Экклесиаста. — Итак, Ваня, относительно тебя вопрос стоит только в одном: четвертовать или на кол посадить.

Каин начал елозить на стуле, как будто действительно только что сел на тот самый кол.

— Ты жить хочешь, Иван Осипов? — спросил Шешковский.

— Жить хочет каждый, — ответил сыщик-разбойник, пытаясь хоть как-то проявить видимость стойкости.

— У меня много дел, Ваня, по сему к делу… мне не особо нужно, чтобы ты сдал всех действительно значимых разбойников. Я всех их знаю, притом странное дело, их знает вся Москва, но никто ничего не делает против. Ты мне нужен для иного, но… вначале ты купишь свою жизнь — Степан Иванович посмотрел на московского бандита, ухмыльнулся и продолжил: — Семьсот тысяч рублей!

Наступила пауза. Ванька Каин обдумывал озвученную сумму. На руках у него было не более ста семидесяти тысяч рублей. Это уже немыслимые деньги, но вор и сыщик в одном лице недоумевал, откуда взялась такая большая сумма. Обдумывая свое состояние, Ваня понял, что господину напротив известно и об двух схронах Каина и о его доме со всем содержимым, и о трех еще иных домах, и о двух мануфактурах. Одна мануфактура была текстильной, иная также, но уже ткань ткалась шелковая. Всего может и наберется на семьсот тысяч, но о всем имуществе Ивана Осипова мог знать только сам Иван Осипов.

— Мил господин, я не ведаю, кто ты и почему решил, что я имею столько серебра, но скажу тебе: иди ты… — хлесткий удар свалил Ивана со стула.

Пусть не систематические, но все же периодические тренировки с цесаревичем не прошли зря.

— Встать! — Шешковский преобразился, и тот, кто увидел бы его сейчас, никогда бы не подумал, что этот человек умеет улыбаться.

Дальше было то, о чем не принято говорить в любом обществе. Жестко, жестоко, но эффективно Ваньку Каина приводили к полной покорности. Еще не было научных достижений профессора Павлова с его условными рефлексами, но сами рефлексы были. И ничего так не рождает у человека на уровне сознания и подсознания желания что-либо сделать, как боль, истинная боль. Есть такой порог боли, когда молят о смерти. Доходить до таких крайностей в общении с Иваном Осиповым не пришлось, он очень быстро и, главное, искренне пожелал сотрудничать.

От Осипова нужно было три вещи: передать свое имущество, которое лишь приблизительно было оценено в семьсот тысяч рублей; сдать всех, абсолютно всех подельников; помочь в организации восстания осужденных каторжан.

Потом… Иван Осипов умрет. И для Шешковского это было сложнейшим решением, потому что тот персонаж, что сейчас сидит напротив него, — интересная личность, способная принести немало в деле тайной службы. Но нельзя оставлять Осипова в живых. Он соприкоснётся с той масштабной операцией, что изменит Россию. Каин не глуп и сможет сопоставить многое. Так что, пусть в аду чертям рассказывает о своих умозаключениях.

У Степана Ивановича был насыщенный день, и сегодня он еще встречался с другой личностью — Иосафатом Андреевичем Батуриным [реальная личность. Пытался организовать группу для уничтожения Разумовского, притом, по его словам, был за саму императрицу]. Этот человек в Москве побуждал народ к восстанию против Разумовского. Именно так, не ведая раскладов при дворе, считая, что главным фаворитом императрицы все еще является Алексей Разумовский, он полагал, что этот малоросс и управляет державой. Ну не баба же, право дело, правит!

При этом у Батурина были немногочисленные сподвижники. Вот такое тайное общество было очень нужно для реализации последующих планов.

Шешковский собирался сыграть этого Иосафата в темную, поэтому он не светил своим лицом, и с Батуриным разговаривал другой человек.

Были предложены деньги, много денег, но все люди должны были выступить только по приказу и в нужное время. Стоит ли говорить, что Иосафат Андреевич согласился? Он был счастлив!

*………*………*

Люберцы

24 мая 1751

Я лежал на огромной постели, пребывая в неге. Так хорошо мне не было давно, а может, и никогда. Иссине-черные волосы спадали по плечам молодой и очень красивой женщины, как тогда, при первой встрече. Наваждение, что не отпускало меня уже больше семи месяцев, получило свой выход. Ураган, извержение вулкана, шквал эмоций и как итог — ночь любви.

— Уже проснулись, Ваше Высочество? — спросила Иоанна, грациозно потягиваясь.

Стерпеть было сложно, я вновь поддался эмоциям.

Вчера полковник Шевич прибыл ко мне в Люберцы для ужина, ну, и для того, чтобы изучить тренировочный лагерь с казармами для своих гайдамаков. Гольштейнская дивизия, что ранее тут частью расквартировалась, была представлена только одним полком, так как остальные еще не прибыли с войны с Османской империей. Может Апраксин еще решит, чтобы там мои бывшие земляки и оставались. Это бы могло сказать об уме и хитрости Степана Федоровича, но он был слишком прямолинеен, чтобы продумать такой шаг.

Я намеревался серьезно поговорить с Апраксиным при первой оказии. Приписать себе дивизию, что была создана за мои деньги, да еще состояла из земляков? Моя дивизия! Но сейчас проблема, как по мне, казалась сложнее.

— Иоанна, я не знаю, что с этим делать! — приврал я, когда мы расцепили объятья.

— И я не знаю, но хочу еще хоть раз вот так проснуться рядом и быть Вами целованной, — отвечала девушка, а из глаз покатились слезинки.

— Не плачь! Я тоже так хочу, но наших желаний ведь мало! Я не Петр Великий, пока не он, чтобы… прости за сравнение с Мартой Скавронской, оно не уместно, — я замолчал.

Только что так было все просто, но приходит реальность — и на тебе…

— А куда ты отправил моего отца? — Иоанна так же решила переменить тему, ей, я это понимал, хотелось продолжить говорить о будущем, но все, что надо, пусть полунамеками, я сказал.

— Ты не бери в голову, моя звездочка, у него служба, — сказал я и поцеловал девушку.

На самом деле, я подгадал тот момент, когда Иван Шевич не сможет находиться у меня на ужине, тем более в Люберцах. Начались повсеместные облавы на воровские малины и респектабельные дома бандитских главарей. Происходили и обыски, и первые аресты коррумпированных полицмейстеров.

Ванька Каин выдал всех, стоило на его только чуть нажать. Он быстро понял ситуацию и пытался выторговать хотя бы жизнь, сдавая не только разбойников, но и известные ему схроны. Была даже опаска, что на все направления не хватит людей. Даже вызванные три десятка человек из команды Шешковского, как и он сам, не справлялись с большим объемом работы.

Еще не знаю всех результатов, но вечером, когда наш ужин с Иоанной перерос в откровенную беседу с объяснениями и признаниями, прибыл человек от Степана Ивановича. Он только и сказал, что аресты идут, что без стрельбы и мордобития не обошлось, но все сладилось.

Иван Шевич отписался мне, что не может приехать. Это письмо пришло