Шрифт:
Закладка:
Исчезли блудливые ухмылки, толпа, словно выросшая в размерах, слушала молча, в мрачной сосредоточенности. Только повязанная рогатым платком женщина, зажимая костлявой рукой рот, беспрестанно шептала что-то лихорадочное.
— Ну, полно. Не ори. Не ладно ты говоришь, — возразил предводитель мирской пользы, но без напора, не имея даже как будто и особого намерения убеждать. — От гривны тебя не убудет, а саженью той четырёхаршинной воевода сколько народу ещё перемерит.
— Мирское дело, — нестройно и негромко загудели вокруг блюда. — Стоять за один!
— А вот она гривна! — злорадно вскричал Космач, запуская руку в карман на поясе. — Вот она, — извлёк горсть серебра, — а воеводе хрен! Ребята, — заметил он тут колодников. — Вали сюда, хлопцы! Всё ваше!
Тюремники вздрогнули и навалились. Не очень даже поспешно, но неодолимо, словно влекомые высшей силой, они ломили через толпу, захватывая, утягивая с собой всех, кто не убрался с дороги. И конечно, самым неповоротливым в сознании своей мирской неприкосновенности оказался истукан с блюдом. Пока сообразил он, что дурная сила колодников не свернёт, не уляжется усмирённой волной к его жёлтым телятиным сапогам, а, напротив, нахлынет и захлестнёт, пока тужился он, вспоминая слова, чтобы вразумить охальников окриком, пока... Спутанный верёвкой клубок человеческих тел накатился и опрокинул. Истукан ахнул, подскочило блюдо, блестками сыпанули деньги.
— А-а-а! — одинокий вопль.
И общий стон глоток:
— У-у!
Толпа ещё раз качнулась, кто сразу не удержался, тот уж и встать не мог, колодники барахтались в удобренной серебром пыли.
— Стоять! — истошно вскричал предводитель, но тут же поправился: — Лежать! — и, багровея оттопыренными ушами, выловил, наконец, запнувшись, искомое: — Не сметь!
— Сюда, хлопцы! — хохотал казак, возвышаясь над толпой. — Ко мне! Вот ваше серебро! Чего там копаться — сюда!
Прежде всех опомнился мирской истукан (который имел то преимущество, что раньше всех ведь и начал собираться с мыслями). Резво подскочил он, цапнул беспризорное блюдо и принялся колотить широким его днищем по выдающимся головам вокруг, замыслив, очевидно, внести успокоение в умы и привести мятущуюся толпу в более или менее единообразное состояние. Мирская рать, крепкие все мужики, стали взашей растаскивать народ. В попытке уклониться от оловянного громыхания колодники расползались и, надёжно связанные, опять валили и душили друг друга. Только звон стоял, смертный хрип да жалостные восклицания ужаса.
Справедливо усматривая тогда первопричину неурядицы в Космаче, предводитель бросился к нему, чтобы стащить за штанину. А тот — вжик! — выхватил саблю!
Завизжали женщины.
Но предводитель, и сам не будь дурак, — отпрянул.
«Вжик-вжик» — заиграл сверкающей саблей казак, ловко её вращая и перебрасывая с руки на руку. Это опасное сверкание даже истукана, в конце концов, проняло и заставило приостановить умиротворение павших, он опустил изрядно помятое о головы блюдо. Колодники, торопясь воспользоваться передышкой, начали подниматься, словно рыбью чешую, стряхивая с себя её ребро.
— Скорее, хлопцы, сюда! — манил Космач.
И клубок колодников, не распутавшись толком, попирая мирское серебро, подался опять на призыв.
До остервенения переживала за всех рогатая женщина в сером рубище, и хоть затолкали её в гущу толпы, рвалась обратно и прорвалась — с визгом:
— Копеечку съел! Съел её! — Прыгнула и клещом вцепилась в волосатого колодника, завязанного где-то в середине вереницы.
Лохматый под такой же лохматой, низко севшей и; мохнатые брови шапкой злоумышленник испуганно зыркнул. Первое побуждение его было, по-видимому затаиться среди густой растительности, исчезнуть в под ступающей под самые глаза бороде, но, обнаружив ущербность замысла, он переменил намерение и попытался стряхнуть с себя женщину. Высушенное тело её мотнулось, не отрываясь. Не переставая вопить, она волоклась в общей куче. Мирские не сразу прочухали, в чём дело. Убрав саблю, казак принялся раздавать в протянутые горсти деньги, когда мужики зацапали наконец вора.
— За горло хватайте! — верещала женщина. — Проглотит же, батюшки! За горло! Проглотит!
Тискали ему горло, выкручивали руки и тыкали в рыло ножом, пытаясь отыскать в чаще волос зубы. Колодник отбивался и мычал, не размыкая рта. Товарищи его, подвязанные на общую верёвку, не вмешивались в мирское дело, лишь пригибались, уклоняясь от мелькающих кулаков, и безостановочно тянули тем временем к благодетелю — к Космачу. А мужики изловчились заломить закосневшему в упорстве татю шею, растиснули челюсти, окровенив бороду, и кто-то дерзкий запустил в безумно разинутую пасть палец. Одна! Две! Три! Полушка под языком! Задушенный колодник уж и хрипеть не мог, глаза пучились белками.
Казак раздавал, колодники получали, кланялись, сколько позволяла верёвка, мирские, разбрызгивая красные капли, мордовали татя.
Напрягшись жилами, повязанная рогатым платком женщина в исступлении ума мелко-мелко дрожала... когда разнёсся ликующий, встревоженный — непонятно какой, озлобленный вопль:
— Воевода скачет!
Широко разметав полы охабня, в узорчатой золотной шапке на соболях, поднимая гонимую ветром пыль, скакал во главе десятка детей боярских и боевых холопов князь Василий. Взбаламученная, возбуждённая до беспамятства толпа по всему торгу ахнула, подаваясь первым побуждением врозь, и, однако ж, переменилась и сомкнулась вокруг очутившихся среди людского моря верховых.
— А-а! — злобно дышала толпа, напирая со всех сторон.
Мучительно раздирало Вешняка желание знать, что будет здесь, и необходимость быть там, бежать вместе с перетекающей толпой. Но сторожа прижали колодниц к стене, в стороне от событий, мать сама ничего не видела, не слышала и цепко хватала Вешняка:
— Постой здесь, сыночек! Не ходи, ради Христа бога не ходи!
Ничего она не понимала, сколько ни убеждай, ни говори, так что даже тюремные её товарки, чужие люди начали заступаться:
— Да пусть его! Пусть мальчонка сбегает, глянет! Что делается-то, что делается!
По толпе разносились громкие, перекрывающие друг друга крики, и казалось, сейчас, вот сейчас произойдёт что-то такое непоправимое и радостное, страшное, злое, ликующее, что невозможно стоять на месте.
— Воевода, кажись, — говорил зачем-то один из сторожей, поднимаясь на
