Шрифт:
Закладка:
Утром 22 июля 1941 года на погрузку двинулся личный состав артполка дивизии. Материальная часть его, как и оснащение медсанбата, также была погружена и ждала эшелона с людьми. В 14:00 дело дошло до медсанбата, который своим личным составом занял восемь товарных вагонов, два заняла ветслужба. На окружной дороге к этим десяти прицепили четыре вагона и десять платформ медсанбата, один вагон материальной части ветслужбы и шесть вагонов артснабжения. Начальником эшелона был назначен начальник артснабжения дивизии капитан Князев, его заместителем — командир медсанбата, врач второго ранга Краснопеев.
Окончательное формирование эшелона со всеми манёврами и прицепкой вагонов было закончено в 22:00. К этому времени эшелон № 6 вытянулся по окружной дороге и почти упёрся в пятый, который, в свою очередь, почти вплотную стоял к четвёртому, занятому одним из стрелковых полков. В это время со станции Софрино вышел последний эшелон с хлебозаводом, складами дивизионного обменного пункта и всем остальным тыловым хозяйством дивизии. Возглавлял его капитан Кирьянов, начальник обменного пункта дивизии.
Итак, к 22:00 22 июля 1941 года на окружной дороге сосредоточилось четыре эшелона 65-й стрелковой дивизии, остальные три уже вышли из Москвы и следовали по направлению к Луге. Стало известно, что дивизия получила назначение на Западный фронт, где должна была в составе одной из армий оборонять город Лугу.
Стемнело. Большинство врачей, как говорила Розалия Самойловна Крумм, оделись на ночь. Дело в том, что если июльские дни были очень жаркими, то ночи, проводимые на сырой земле в шалашах, достаточно прохладными. Постельных принадлежностей ни у кого не было, и спать приходилось на еловых ветках, постланных на землю, укрываться шинелями. Из-за опасности налётов нельзя было и думать о каком-нибудь костерке. Во избежание простуды приходилось, ложась спать, надевать на себя всё, что захватили из дома тёплого. Особенно страдали люди пожилые, которых, как мы знаем, среди врачей было немало. Например, доктор Крумм после вечерней поверки обычно заявляла:
— Ну, пойду одеваться на ночь, — и минут через десять появлялась в тёплом шерстяном свитере и шерстяных рейтузах, надетых поверх брюк обмундирования, с головой, укутанной шерстяным платком. Она представляла собой довольно комичную фигуру, вызывавшую большое количество насмешек. Однако смеяться-то смеялись, но многие следовали её примеру. Молодёжь же, особенно медсёстры, как правило, приехавшие в лёгоньких платьицах и кофточках, спасались от ночного холода только тем, что спали кучками, согревая друг друга.
В эшелоне все разместились на вагонных нарах, двери в вагонах были приоткрыты. Борис предупредил командира роты и отправился к вагону, занимаемому санитарным взводом. Командир, врач Перов, и Тая сидели на скамейке у двери вагона и о чём-то беседовали. Алёшкин, пряча в кулак папиросу, не столько от воображаемого воздушного противника, сколько от комиссара санбата, бегавшего вдоль эшелона и своим трескучим голосом отчитывавшего каждого с зажжённой спичкой или с открытой папиросой, приблизился к вагону. Тая его увидела и позвала.
Борис забрался в вагон, сел на скамейку рядом с Таей и присоединился к разговору. Виктор Иванович, как всегда, всё знал и с важным видом рассуждал, что прибытие такой полнокровной дивизии, да ещё так хорошо оснащённой, не только поможет задержать врага под Лугой, но и, может быть, даст возможность перейти в наступление.
Вообще-то, все уже давно недоумевали, почему наша могучая и великолепно вооружённая Красная армия так позорно отступает, ведь это уже не пограничные сражения: враг находится под Смоленском и Лугой. Или фашисты на самом деле так сильны?
Вскоре к беседовавшим присоединился и Сангородский. Забраться в теплушку, пол которой довольно высоко возвышался над насыпью, пожилому Льву Давыдовичу было трудно. Усилиями Перова и Алёшкина его втащили в вагон.
Беседа незаметно перешла на обсуждение того, почему так медленно дивизию выпускали из Москвы. Действительно, оставшиеся эшелоны дивизии заняли пути окружной железной дороги километра на три и, стоя впритык друг к другу, являлись хорошей мишенью для самолётов. Однако, пожалуй, кроме Барабешкина, никому и в голову бы не пришло, что сюда, в центр России могут залететь немецкие самолёты.
Все уже собирались ложиться спать. Тая, сидевшая рядом с Борисом, шепнула:
— Оставайся в нашем вагоне, а то мне страшно!
Тот согласно кивнул головой, вновь закурил папиросу, бросил погасшую спичку на землю и, выглянув из вагона, увидел впереди мирно попыхивавший паровоз, ещё дальше — другой и совсем далеко — розоватый дымок третьего.
Небо ясное, звёздное, луна ещё не взошла, было совсем темно. Где-то внизу, под насыпью, мирно трещали кузнечики и квакали лягушки. Из вагонов доносилось негромкое пиликание гармошки. Видимо, гармонист пока только осваивал этот инструмент, потому что надсадно выводил правой рукой одну и ту же нехитрую мелодию, лишь по временам, и почти всегда невпопад, пытаясь аккомпанировать на басах.
Борис вместе с Виктором Ивановичем помогли Сангородскому по его просьбе спуститься из вагона на землю, и только они успели это сделать, как вдруг где-то невдалеке что-то громко и быстро заухало, появились вспышки красноватого пламени, вверху в небе зазвучали разрывы зенитных снарядов, где-то справа вспыхнул прожектор, далее другой, затем третий, их лучи стали беспокойно шарить по небу, и вдруг в один из моментов тишины все ясно услышали лёгкий гул самолёта, находившегося где-то на большой высоте. Количество прожекторов увеличилось, треск зенитных орудий и пулемётов усилился. К этим звукам присоединился какой-то новый, до сих пор многими в медсанбате, в том числе и Алёшкиным, никогда не слышанный. Это был какой-то тонкий не то вой, не то свист, который становился всё резче, сильнее и острее, и вдруг он как-то внезапно оборвался странным грохотом, одновременно с которым метрах в пятистах от эшелона на пустыре вспыхнуло яркое оранжево-красное пламя.
Борис понял, что началась бомбёжка. Через несколько секунд раздался второй взрыв, немного ближе первого, затем ещё и ещё. Зенитки застучали яростнее и чаще. Лучи прожекторов заметались по небу быстрее, и вдруг несколько из них скрестились в одной блестящей точке, вокруг которой сейчас же замелькали шапочки разрывов. При вспышках было видно, как из всех теплушек высунулись головы, с интересом и детским любопытством смотревшие на это странное, но по-своему красивое зрелище, не осознавая всей опасности происходящего.
Раздался новый взрыв бомбы, вспыхнул какой-то двухэтажный дом, стало светлее. И только теперь раздался крик начальника эшелона:
— Всем из вагонов вниз, в канаву! Быстрее!
Эту команду подхватили другие