Это была его первая настоящая любовь, и, не зная, с чем ее сравнивать, он с головой бросился в отношения, с которыми связывал свою самооценку. У него не было ни очевидных альтернатив, ни возможностей для критики. Эти отношения были его зеркалом; да, он страшился потерять объект своей любви, но еще больше боялся потерять себя самого. То, что таких отношений никогда прежде не было, ужасало мыслью, что они могут и не повториться, они останутся единственной любовью, той самой единственной настоящей любовью, о которой так часто говорится в искусстве. Люди искусства вообще склонны, для удобства повествования, влюбляться единственной, судьбой предначертанной любовью и в отчаянии цепляться за нее. Разделить наслаждение и боль становится невозможно. В отчаянии-то и бывают самые жгучие наслаждения, особенно когда уж очень сильно сознаешь безвыходность своего положения[193].

Мария не соглашалась выйти за Федора, пока у него не появятся средства – а он не мог обзавестись средствами, пока не получит разрешения издавать свои труды, ну или хотя бы не будет произведен в офицеры. Кузнецкие обыватели тем временем плели против него интриги, засыпали Марию предложениями брака, утомляли ее, досаждали собственным бессилием. Она написала, что любит его более всего на свете, но раздумывала над предложением от другого. Что еще хуже, Михаил, который всегда был ближайшим другом Федора, почти не писал ему с момента освобождения. Он настрочил Михаилу еще одно длинное письмо, рассказав ему все, но без особой надежды на ответ. «Брат, неужели ты ко мне изменился! Как ты холоден, не хочешь писать, в 7 месяцев раз пришлешь денег и 3 строчки письма. Точно подаяние! Не хочу я подаяния без брата! Не оскорбляй меня! Друг мой! Я так несчастлив!»

В следующем письме Мария казалась успокоенной страданиями Федора. Вот ответ, которого она ждала: он не забыл ее. Но еще она писала: «Мы слишком много испытали, слишком были несчастны, чтобы мечтать о браке». Ее склонность к мелодраме идеально совпала с желанием Федора прожить ее. Он придумал еще более дерзкий план, чем поездку в Змиев: хотел отправиться прямо к ней. С помощью Белихова получил назначение на конвоирование вагона с пенькой в Барнаул, что позволило ему преодолеть большую часть пути. Оттуда он без разрешения отправился в Кузнецк.

Когда он прибыл, Мария разразилась слезами. Губы ее слегка пошевелились; она как будто хотела мне что-то сказать, какое-то приветствие, но ничего не сказала. Сердце мое защемило тоской, когда я разглядел эти впалые бледные щеки, губы, запекшиеся, как в лихорадке, и глаза, сверкавшие из-под длинных, темных ресниц горячечным огнем. Но боже, как она была прекрасна![194] Вскоре он уже знал, что Мария встретила Николая Борисовича Вергунова, двадцатичетырехлетнего учителя, за которого и собиралась выйти, несмотря на то, что доход его был таким же жалким, как у Федора. Это показалось ему ужасной идеей, и он бросился перечислять все причины, почему, – ну, десятую долю[195]. Он остался на два дня, проглотив ощущение оскорбления и унижения, и встречался с Марией и самим Вергуновым. У него были белокурые волосы, большие голубые глаза, кроткие и задумчивые, в которых вдруг, порывами, блистала иногда самая простодушная, самая детская веселость. Он был слаб, доверчив и робок сердцем; воли у него не было никакой. У него было разве только одно достоинство, доброе сердце, – качество даже опасное при других недостатках[196]. Федор пытался отговорить их обоих от неравного брака, по-братски отметив, что у Вергунова не было средств и он сгубит ее ради своего счастья (представьте себе, что он всем этим обиделся)[197]. Осознав, что подобные наставления только толкают ее и Вергунова друг к другу, сменил тактику. Федор поговорил с Вергуновым наедине, и в итоге они сблизились. Он плакал у меня, но он только и умеет плакать![198] Мария благосклонно отнеслась к более достойному поведению Федора к концу его поездки и, прощаясь, сказала ему: «Не плачь, не грусти, не всё еще решено»[199].

Зная, что соперник будет рядом с ней, а сам он далеко, и понимая, что она все равно может выйти замуж за Вергунова, Федор смирил свою гордость. Я почувствовал, что мог ошибаться в заключениях моих на его счет уж по тому одному, что он был враг мой[200]. Решив следовать собственным высоким идеалам и совершить настоящий акт любви, Федор написал Врангелю с просьбой потянуть за ниточки и по возможности добыть Вергунову продвижение по службе, чтобы жизнь новобрачных была легче. Это всё для нее, для нее одной. Хоть бы в бедности-то она не была, вот что![201] Циник мог бы сказать, что Федор заметил, как его эгоизм оттолкнул Марию, и решил поставить все на широкий жест. Какой бы ни была мотивация в помощи сопернику, жест этот Марию крайне впечатлил, и Федор тешил себя надеждой на то, что она отложит брак с Вергуновым, пока он сам не получит повышение.

30 октября 1856 года – в самый последний момент – Достоевский получил чин прапорщика. Получив от Белихова пятнадцатидневный отпуск, Федор поспешил к Марии. Она по-прежнему всё в моей жизни. Я ни об чем более не думаю. Только бы видеть ее, только бы слышать! Я несчастный сумасшедший! Любовь в таком виде есть болезнь[202]. По прибытии его поразил ее нездоровый вид. Волосы ее были по-прежнему прекрасны, но щеки горели пятнами румянца. У нее были запекшиеся губы и неровное, прерывистое дыхание. Глаза ее блестели как в лихорадке, но взгляд был резок и неподвижен, и болезненное впечатление производило это чахоточное и взволнованное лицо[203]. Он объяснил ей свою ситуацию – честно и прямо рассказал о новом назначении, верной надежде на высочайшее позволение издаваться и попросил ее стать его женой. В этот раз она сказала «да».

У местного инженерного капитана, занимавшегося разработкой шахт, Федор одолжил 650 рублей. Еще 600 прислал дядя. Церемонию провели 6 февраля 1857 года. Исправник и его жена были посаженными родителями. В то время по традиции под песнопения родственников невесту умывали, расплетали ее девичью косу и переплетали в две, но, возможно, для второго брака Мария решила этот ритуал опустить. Шафером со стороны жениха выступал Николай Вергунов – по общему мнению, он был простецом, чья искренняя доброта позволяла радоваться свадьбе своей бывшей невесты и соперника. Казалось, наконец-то, в возрасте тридцати пяти лет, Федор начинает новую жизнь, в которой сможет достичь счастья. Он