Скоро придётся пустить немного крови. Здешний климат слишком жаркий для фюрера. Для людей с прозрачной, тонкой, сверхчувствительной кожей и особенно тех, кто склонен к солнечным ожогам, свежий ветер и прохладный климат всегда полезнее. Вот почему климат Восточной Пруссии и особенно горный воздух так хорош для фюрера.

21 июля 1942 года

До полудня: он спал хорошо и несколько дольше. Боли в глазах больше нет. Хочет в ближайшее время проверить зрение, особенно на предмет фокусировки, так как, по его мнению, один глаз видит хуже другого; он полагает, что это правый глаз. В отличной форме.

26 июля 1942 года

В 15:30 кровяное давление было 138. Я поставил две пиявки, но они отказались сосать.

28 июля Морелль предпринял ещё одну попытку: “Я поставил одну пиявку на правый висок”. Поскольку тем летом Морелль больше не делал записей, Гитлер, очевидно, выздоровел.

Климат в Вервольфе, на Украине, был, безусловно, хуже, чем в Растенбурге. В конце августа Хельмут Грейнер, автор военных дневников Верховного командования вермахта, написал: “С того дня, как мы прибыли сюда, у нас постоянно была прекрасная погода и сильная жара. Мы жаждем дождя, но и боимся его, потому что влажность здесь, как говорят, особенно суровая. Фюрер не выносит климата и жары и тоскует по своему бункеру”, имея в виду Растенбург.

Грейнер добавляет: “Эти казармы были построены не для зимы. Но к зиме операции на Кавказе будут в значительной степени закончены”. Это оказалось чрезмерно оптимистичным. Летнее наступление на Кавказском нагорье остановилось. 9 сентября Грейнер записал в карманном дневнике: “Серьёзный кризис доверия”. Гитлер уволил фельдмаршала Листа и сам принял командование группой армий "А". Несколько дней спустя он уволил генерала Франца Гальдера и нанял стенографистов для записи своих военных совещаний, чтобы убедиться, что его приказы действительно выполняются.

“На 2 недели ланч с фюрером отменили, – написал Грейнер, описывая кризис, добавив без особого уважения: – и в настоящее время, вероятно, не возобновят, поскольку большой человек удалился в уединение”.

Морелль был временно занят расширением своей бизнес-империи. 22 октября он написал Иоганне: “Я часто бываю выбит из колеи после этих поездок в Житомир. Мне через день, а иногда и каждый день приходится ездить за 300 км и притом по плохим русским дорогам. Сегодня у меня болят почки. Должно быть, это снова из-за белка (у моего Пациента такая же проблема)”.

Его высокостатусные пациенты только прибавляли ему работы. В момент редкого согласия с Альфредом Розенбергом, министром по делам восточных территорий, гауляйтер Эрих Кох предоставил Мореллю монополию на использование субпродуктов с украинских скотобоен. Высокая "крыша" Морелля защищала его от множества неприятностей. Когда Панкреатическая корпорация возбудила против него судебный процесс, требуя возмещения ущерба в миллион рейхсмарок за то, что он заблокировал им доступ к органам животных на Украине, Морелль воскликнул: “Они не могут ко мне прикоснуться”. Не зря он был врачом Гитлера.

“Между тем, – продолжал он в письме жене, которое даёт чёткое представление о его деловых интересах, – в иссушении желёз достигнут большой прогресс. Завтра я снова отправляюсь туда с проверкой. Надеюсь, что установка для вакуумной сушки и экстракционное оборудование появятся быстро, потому что тогда мы сможем действительно заняться большим бизнесом. Если получу достаточно оборудования, хочу начать работу в Киеве и Полтаве. Кох обещал мне также Эндокринологический институт в Харькове, но нигде ни слова об этом”.

После октября 1942 года Морелль делал записи о пациенте Адольфе Гитлере на карточках с печатными заголовками; они находятся в его личном деле. На карточки записаны сотни уколов, ежедневно делавшихся Гитлеру: эти уколы, обычно внутривенные инъекции глюкозы, тонофосфана форте и прострофанта, внутримышечные инъекции витамультина-кальция, ниже не воспроизводятся из-за повторений и отсутствия результативности.

Как и планировалось, Гитлер вернулся 1 ноября 1942 года на зимние квартиры в Растенбург. Грейнер счёл это неприятным и написал 4 недели спустя: “Здесь, в этом грязно-зелёном, мрачном, безвоздушном лесном лагере, ужасно. Он постоянно окутан туманом, тут исключительно отвратительная столовая, которая не может соперничать даже с самым уродливым деревенским пабом. Тут отвратительные бункеры и бараки, в которых либо жарко, либо холодно. Что ещё хуже, существуют бесконечные расхождения во мнениях”.

7 ноября Гитлер выехал из Растенбурга на специальном поезде в Мюнхен, а оттуда в Берхтесгаден. “Пошёл снег, – записал в дневнике стенограф Карл Тет, – и через несколько дней всё превратилось в самый завораживающий пейзаж”. На Гитлера снег не произвёл никакого впечатления.

21 ноября советское наступление прорвало Сталинградский фронт. Встревоженный Гитлер на следующий день приказал немедленно возвращаться в Растенбург. К его прибытию, в ночь с 24 на 25 ноября, 6-ую армию окружили и отрезали от мира.

Какое-то время Сталинград вызывал меньше беспокойства, чем Африка, прокомментирует Грейнер в одном письме. Штаб был уверен, что ситуацию под Сталинградом можно исправить. Настоящий кризис наметился, когда британская 8-ая армия прорвалась через минные поля Роммеля в Эль-Аламейне.

К Гитлеру вернулись эпигастральные расстройства, что, безусловно, было результатом его растущего разочарования. 9 декабря Грейнер отметил в дневнике: “Фюрер высказывает резкую критику военно-морского флота – он считает наши линкоры бесполезными. Фюрер хочет надолго вернуться в Бергхоф, чтобы прочистить голову для новых решений”. Но генерал Курт Цайтцлер, преемник Гальдера, убедил Гитлера остаться в Растенбурге. В "Волчьем логове" тянулись недели, холодные, промозглые и липкие, в то время как переезд на юг откладывался со дня на день.

23 ноября Морелль отметил после обычных инъекций, что Гитлер почти не спал из-за “огромной ответственности и переутомления”. Записи показывают, что Морелль продолжал делать Гитлеру уколы и давать лекарства, включая различные слабительные; 14 декабря Гитлер был “глубоко обеспокоен ситуацией”, 15 декабря он принял снотворные таблетки с барбитуратами (“плохо спал... из-за военной ситуации”), а позже в тот же день был “в плохом настроении из-за положения на фронте”.

Лучше не стало.

17 декабря 1942 года

Вечером фюрер вызвал меня и спросил о кардиазоле. Он сказал, что Геринг сказал ему, что принимает таблетку кардиазола всякий раз, когда чувствует слабость или головокружение. Я не советовал этого делать, потому что у Геринга было низкое кровяное давление, а фюрер страдает от высокого давления, когда выходит из себя. Таким образом, если он примет таблетку кардиазола при повышенном давлении, у него лопнет какой-нибудь кровеносный