Шрифт:
Закладка:
Выяснять отношения с Гией – это толочь воду в ступе. Нужны поступки, а их нет и не будет, ни с его стороны, ни с моей.
Я не в состоянии разрушить свою семью: Игорь молча уйдет, сцепив челюсти, хлопнув дверью. Наташа взвоет, как сирена, а Соня и Лева обнимутся и заплачут. Не нужно мне такого счастья на чужих слезах. Пусть лучше я буду жертвой, но не палачом. Мне так легче.
Есть другая человеческая конструкция: слон в посудной лавке, например. Вошел, все разбил, а дальше что? Все разбил и остался среди обломков? Или: все разбил и ушел?
Я интуитивно выбрала то место, где мне лучше работается. Место, где стоит мой стол, где силовые линии моей души совпадают с помещением, где я – дома.
Мой дом – не премиум-класс. Но у меня есть стол, где работать. Диван, где спать, и солнце в окне. Мое личное солнце. Пропущенное через желтую занавеску, оно наполняет мое жилище мягким светом, как бокал с шампанским. И есть еще одно солнышко – дочка, осколочек огня.
От добра добра не ищут. Тем более что мне ничего другого не предлагается. Дай Бог удержать то, что есть.
А как же Данелия? Я ничем не интересовалась, но все знала.
Меричка умерла. Сын Коля женился. Данелия оказался свободен ото всех и всяческих обязательств.
Талант – это власть. Власть талантом самая долгосрочная, в отличие от политической. Всякая власть – эротична. Тот, кто впереди, – элитарный самец.
Многие женщины мечтали о Данелии. Одна из многих осуществила мечту. Данелия женился. Не на мне.
Мы в это время были в глубоком конфликте. Я ждала, что он проявится первый, как это было всегда. Но он женился. Я узнала об этом факте случайно. Мне позвонила поздно вечером моя редакторша и сообщила новость: в Доме кино справляли свадьбу.
Я посмотрела на часы. На часах было двенадцать без пяти.
Я понимала, что не засну, и не представляла себе: как я дальше буду жить? Никак. Я не буду жить.
Где-то я читала такие строчки: «Только жаль своих чувств, которые я пустила погулять, а они вернулись с выбитыми зубами и кровоподтеками на лице».
Я бы добавила: «И с ножом в спине».
Я подошла к балконной двери. Дернула на себя.
Клеющая бумага с треском отошла. Стала видна вата, черная от городской пыли.
Я хотела выкинуться с балкона, но предварительно посмотрела вниз. Я жила на пятом этаже. Высота недостаточная. Можно просто переломаться. Сломать спину, например, и жить без спины. Превратиться в калеку. А калеки с собой не кончают, они цепляются за жизнь. Я ушла обратно в комнату и легла спать. Думала, что не засну, но заснула без сновидений как убитая.
Утром меня разбудила дочка. Она вошла и спросила:
– Ты умеешь танцевать «веревочку»?
– Умею.
– Покажи.
– Потом, – попросила я.
– Нет, сейчас.
Я вылезла из-под одеяла и заскакала веревочкой, когда продвигаешься не вперед, а назад. Пятишься. Я пятилась, подскакивая, и вдруг поняла, что момент упущен. Я больше не хочу умереть. Я буду жить.
«Мосфильм» построил кооперативный дом. Мне досталась четырехкомнатная квартира. Район – зеленый. За домом протекает река Сетунь с утками.
Я с удивлением наблюдала: самцы яркие, с нарядной зеленой головой, а самочки скромные, рябенькие. У людей наоборот: самки красятся в боевой окрас, а самцы – все примерно одинаковые. Сейчас в моде лысые.
Природа прикрывает волосами все, что считает нужным прикрыть. Голову, например. Когда я вижу голый череп, мне кажется это зрелище неприличным, как человек без трусов. Зато гологоловые каждое утро моют не только лицо, но и голову. Череп пахнет мылом, а грязные волосы – старыми сухарями. Мыло лучше.
Рядом с моей квартирой поселилась монтажница Мария с красивыми ногами, милым характером, но – пьющая.
Мария пила не постоянно, случались длинные трезвые промежутки. Промежутки заканчивались. Я об этом узнавала по ночным звонкам в дверь. Мария звонила в четыре утра, иногда в пять. Она не просто звонила, как все нормальные люди. Ее звонок был беспрерывный. Она забывала на звонке палец, и трезвон не прекращался. Этот звук выдирал меня из сна, как за волосы. Я закипала от злобы, шла к двери, готовая к решительному отпору. Но никакого отпора не получалось. Я открывала дверь и тут же отлетала в сторону. Мария отпихивала меня, врывалась в дом, открывала бар. Она знала, где стоят мои спиртные запасы.
Последнее время я приспособилась не открывать, а вести переговоры через запертую дверь.
– Открой! – взывала Мария.
– Ты знаешь, сколько времени? – вопрошала я.
– Открой! У Данелии сына убили. Открой!
Позднее я узнала, что Колю никто не убивал, его гибель называлась «передоз».
Я открыла дверь и смотрела на Марию:
– Это правда?
– Завтра отпевают в соседней церкви. У тебя есть?
Я вынесла бутылку.
– Дай двадцать пять рублей, – дополнительно попросила Мария.
Я вынесла деньги.
Мария ушла. У нее были запасы на ближайшие сутки.
Я закрыла дверь. Меня качнуло к стене. Повело. Мне стало жутко от мысли: что должны чувствовать Люба и Гия? И возможно ли такое пережить, и как с этим жить дальше?
На другой день мне позвонила поэт Римма Казакова и спросила:
– Ты знаешь, что Данелия женился?
– Неужели ты думаешь, что ты знаешь, а я нет? – Я бросила трубку.
Следующий звонок был от некой Аньки, жены высокого чиновника. Гия часто бывал в их доме, играл в преферанс. Иногда он брал меня с собой, поскольку в моем присутствии он становился гениальным и выигрывал. Анькиного мужа я плохо помню. Он был никакой. Для меня, во всяком случае.
Аньку я запомнила хорошо. Сильно немолодая еврейка, старше своего мужа лет на пятнадцать. Ей нравился Данелия, и потому ей не нравилась я. Она предлагала мне мерить свои шубы в надежде, что я умру от зависти. Но я не умирала. И даже не расстраивалась. Что мне шубы, когда у меня есть взаимная любовь? Разве это не главное богатство?
Анька позвонила и спросила:
– Ты знаешь про Колю?
– Знаю.
– Его завтра отпевают. Знаешь?
– Знаю.
– Ты должна пойти.
– Зачем?
– Гия должен тебя увидеть.
– Мы разошлись, – напомнила я. – Он женился.
– Это не важно. Он должен видеть, что ты соболезнуешь. Если хочешь, я буду стоять возле тебя.
Я представила себе Любу у гроба сына. Ее сокровище в гробу. И тут еще я, которая испортила ей годы жизни.
– Я не пойду, – сказала я. – Пусть Люба спокойно похоронит сына.
– Ну