Шрифт:
Закладка:
– А выход где?
– Там же, где и был.
Я удивилась, но не придала значения.
На другой день Света упала посреди участка. Она не споткнулась, не было никаких причин падать, просто сместился центр тяжести.
Света лежала на траве.
Игорь метнулся к ней и стал поднимать. Это было непросто. Они барахтались, как тонущие люди. Игорь напрягал все свои малые силы. В моих глазах он не менялся, но объективно – уже старик.
Когда-то в детстве Света страстно любила своего брата и, завидев, бежала к нему с криком «Братик!». И вот сейчас старый братик пытался поставить ее перпендикулярно плоскости земли, и это было так тяжело… Я боялась, что у Игоря треснет какой-нибудь сосуд. Я подбежала, помогла. Нам удалось, но стало неспокойно. Света могла упасть еще раз. Так и случилось.
Это было начало болезни. Такая же болезнь посетила американского президента Рейгана. Она называлась Альцгеймер, по имени ученого, ее открывшего.
Через какое-то время Света слегла. Перестала ездить на дачу. Лежала в своей московской квартире.
Игорь был старше Светочки на десять лет. Он уже не водил машину и не в состоянии был навещать сестру. Он навещал ее только по телефону. Звонил каждый день в одно и то же время: в двенадцать часов дня.
– Привет, – говорил Игорь.
– Привет, – отзывалась Света.
– Ну как ты?
– Тупо.
– А так вообще ничего?
– Нормально.
– Ну ладно.
Пауза.
– Ну пока…
– Пока.
Отбой. Короткие гудки.
Со временем разговор стал короче.
– Привет.
– Привет.
– Это я.
– Понятно.
– Ну пока.
– Пока.
Разговор занимал две минуты, но он был обязателен. Каждый день в двенадцать часов Игорь устремлялся к телефону, и не дай Бог, если телефон оказывался занят мною. У меня могли быть важные переговоры, – не имело значения. Все шло под нож. Братик должен звонить сестре.
Я говорила:
– Позвони через полчаса…
– Нет! Ни в коем случае! Света ждет.
Я его понимала. Бедный Игорь не мог вылечить сестру. Эта болезнь вообще не лечится. И если даже президент Америки умер, то что говорить о простом инженере?
Игорь ничего не мог для Светы сделать, только позвонить ровно в двенадцать. И у Светы не было в жизни никакого проблеска, только звонок брата ровно в двенадцать. Этот звонок как сигнал космонавту, заблудившемуся в космосе: «Я – Земля». Светочка именно заблудилась в космосе. Она не понимала: где, что, зачем? Могла включить газ и забыть. Все зыбко, непонятно. И только телефонный звонок ровно в двенадцать держал ее на плаву.
Однажды звонок не прозвучал. Света поняла: Игоря нет. Иначе бы он позвонил обязательно. Раз не позвонил – его нет нигде.
Игорь сломал шейку бедра.
Операция прошла успешно. Он сразу начал ходить, но ходил недолго. Рак, дремавший в нем, проснулся и пошел как танк. Боли не было. Но была слабость, которая буквально прижала его к кровати.
Он умирал и понимал, что умирает. И ему хотелось уйти поскорее. Зачем тянуть то, что не тянется?
Петруша приезжал на дачу часто. Он любил деда гораздо больше, чем меня. Почему? Потому что я была сильная. Я – несущая колонна. Игорь был хоть и гордый, но зависимый, и его было жалко. А жалость – это составляющая часть любви. Часто главная составляющая.
Он спросил однажды:
– Когда мы поедем домой?
Я не поняла: куда домой? К Богу? Или в Москву, в нашу московскую квартиру?
Он ждал ответ.
– Ну вот снег сойдет, и мы поедем домой, – ответила я.
За окном качался заснеженный куст.
– Красиво, – сказал Игорь.
Видимо, ему не хотелось расставаться с этим кустом.
В один из дней Петруша приехал и, не раздеваясь, шумно топая, прошел в комнату к деду. Он торопился, хотел быстрее увидеть любимого родственника. Подошел, склонился к нему. Игорь поднял на Петрушу глаза, и они стали наполняться слезами. А Петруша смотрел сверху, и его глаза тоже стали наполняться слезами. Это было прощание. Я никогда не видела Игоря плачущим. И взрослого Петрушу тоже не видела плачущим.
Двое сдержанных мужчин – старый и молодой – плакали, прощаясь.
Эта картина впечаталась в мое сердце и осталась навсегда. Жизнь – трагедия, если она кончается смертью, и иначе быть не может.
Приезжала Наташа, привозила очередного врача.
– Может, папу в больницу положить? Что же он так умирает на сухую?
– Не надо ни в какую больницу, – говорили врачи. – Дома лучше. Там он никому не нужен, а здесь он нужен всем.
– Но невозможно же допустить, чтобы человек взял и умер.
– Израсходован жизненный ресурс, – объяснял врач. – Надо оставить его в покое.
Жизнь – как месячная зарплата. Месяц прошел, деньги кончились. А новую жизнь не проживешь.
Я приходила к нему. Садилась возле двери. Сидела молча.
Однажды он сказал:
– Ты понятия не имеешь о моей жизни.
Что он имел в виду? Женщину? Но где она? Умирает-то он здесь. Со мной.
– Наш брак заключен на небесах, и разрушить его могли небеса. А мы только люди.
– Небеса – это когда любовь, – сказал Игорь.
– Любовь бывает всякая. И такая, как у нас, с кривой рожей, – она тоже любовь.
– Ты считаешь?
– Да, я считаю.
Игорь закрыл глаза. Его лицо было спокойно. Он заснул.
Вечером в очередной раз приехал Петруша. Я стала его кормить. Он вдохновенно жевал, склоняя голову то к одному плечу, то к другому. Так ест его отец. Наследственность.
– Я пойду к дедушке, – сказал Петруша.
– Он, наверное, спит, – предупредила я.
Мы вышли во двор. Высоко в небе летел самолет, мигая огнями. Петя решил не ждать, когда дед проснется. Это может быть несколько часов. Легче приехать снова. Мы направились к воротам.
Неожиданно я остановилась и сказала:
– Нет. Все-таки давай зайдем.
Мы вошли в его комнату. Непривычно тихо. Не слышно дыхания. Грудь не движется.
Я подошла тихо. Заглянула в лицо. Оно было молодым и прекрасным. И совершенно спокойным. Он ни о чем не жалел, ни на кого не обижался.
Существует мнение, что лицо человека Бог составляет из двух половин. Линия раздела видна на кончике носа. Проходит тонкая граница, еле заметная, как ниточка. А под носом – явная дорожка, углубление. Ямочка на подбородке – тоже линия раздела. Лицо человека часто бывает асимметричным: один глаз чуть ниже другого. Правый угол рта ниже левого. А лицо мертвого человека становится абсолютно симметричным. Это красиво.
Игорь лежал молодой и прекрасный, как в начале нашей жизни, когда мы спали с ним, взявшись за руки.
Я громко крикнула:
– Зина!
Вбежала
