выполним все, что надо, — девочке и правда, лучше было уходить в лес, видать затеивается что-то крупное, а там, как ни крути, безопасней. — Только аккуратно смотри, не попадись этим, — он с отвращением кивнул на улицу, откуда уже слышался пьяный хохот.

— А что надо, дядька Семен? — хитро посмотрела на него любопытная Маришка. «Красавица, — подумалось Кулемину, — Вырастет, погибель нам мужикам будет» На душе стало тоскливо-тоскливо. А что останется после него? Ни семьи, ни детей. Эх…

— Что надо, то будет, — строго отрезал он, а Маринка кисло скривилась. Вот зачем он так с ней, она же знает, что дядька Семен хороший, добрый, смелый. И холостой. Вырастет, замуж за него выйдет! Ну и что, что некрасивый, зато добрый. И не старый он вовсе. И вообще… Она и не заметила, как стала повторяться в своих наивных мечтаниях. Просто Кулемин ей очень нравился. Первая детская влюбленность во взрослого мужчину. Это пройдет. Наверное. Или нет? А Семен, погремев бутылями, поставил их в мешок, подумав, кинул туда же кусок ароматного копченого сала и, посмотрев на Маринку, словно прощаясь, тепло улыбнулся: — Все, дверь сама закроешь. Пошел я. И осторожно, — еще раз предостерег он ее.

Зашел по дороге к Уношиным. Костры жечь им, больше некому. А сам с тяжелыми предчувствиями направился к избе, где встал на постой Чеботарев. В нос шибануло кислой вонью рвоты, перегара, табака и немытых тел. Каратели звериным чутьем своим чувствовали приближение неотвратимого конца и заливали свой страх алкоголем, вымещая пожирающий душу ужас перед приближающейся Красной армией на местных. За столом сидели сам Чеботарев, его два отделенных: унтершарфюрер Стр я ука, огромный звероватый мужик откуда-то то ли из Латвии, то ли Литвы, шарфюрер Климович невзрачный худощавый с постоянно бегающими глазками садист и два рядовых эсэсмана из приближенных к начальству. Хотя нет, три. Третий, распластавшись в луже собственной рвоты, спал в углу. Остальные бандиты, выгнав оттуда местных полицаев, расположились в бывшей избе сельсовета. Там был такой же свинарник, если не хуже. Фу, и как им самим не противно в таком хлеву жить! Но службу каратели хоть кое-как, но все же несли. И посты на выезде из села были, и патруль из двух вояк слонялся по улице, меняясь каждые три часа, а с чердака сельсовета торчал ствол пулемета. Боялись твари партизан. Правда, делали все спустя рукава, с натугой через силу, плюнув на себя и свою пропащую жизнь.

— А, староста! — пьяно проревел Чеботарев и грязно выругался. — Сволочь ты краснопузая, а не староста! Чую, ждешь большаков, гнида! — он ткнул грязным пальцем с обломанным ногтем в Кулемина. Эсэсовец почему-то был твердо уверен в связи местного старосты с партизанми, — Не дождешься! — заорал он так, что спящий поднял измазанную вонючей жижей голову, что-то промычал и тут же снова уснул, с гулким стуком ударившись лбом о деревянный пол, — Мы тебя раньше шлепнем, — приговорил Чеботарев и, вдруг, почти трезво спросил, — Ну, чё приперся?

— Самогон принес, — скривился Кулемин, — День рождения у меня сегодня, — ляпнул он первый пришедший в голову повод, — думал проставиться, а вы тут уже…

— Ниче не уже! — пьяно возразил Чеботарев, под радостный гомон собутыльников, — Мы только начали. Так же, Клим? — рявкнул он прикрывшему осоловелые глазки Климовичу прямо в ухо. Тот вздрогнул и, уронив стакан, вскочил:

— Так точно, господин унтерштурмфюрер! — и обессиленно плюхнулся обратно.

— Во! — прищурился на Кулемина Чеботарев, — Давай, что там притащил, — по-хозяйски скомандовал он. Семен стал выставлять на стол бутылки и сало. «Дружинники» одобрительно загудели. Чебот тут же схватил бутылку и щедро ливанул себе в стакан. Обхватив его пятерней, было поднес ко рту, но передумал: — Отравленный⁈ — он с подозрительной злобой посмотрел на Семена и буквально втолкнул стакан в руку Кулемину, — Пей, гнида! — скомандовал он. Пришлось проталкивать в себя обжигающую горло жидкость. Пить Семен не любил и не умел. В голове сразу зашумело. Он схватил со стола корку хлеба и с облегчением кинул ее в рот, забивая отвратительный запах и вкус. Чеботарев, увидев выступившие на глазах старосты слезы, презрительно усмехнулся:

— Слабак! — фыркнул он, выпуская изо рта отвратительный вонючий шлейф из перегара, лука и гнилых зубов, от которого Кулемина едва не вывернуло, и опрокинул в себя самогонку, — Садись, — эсэсовец шлепнул ладонью по лавке рядом с собой, — Посидишь с нами.

— Может, ребятам в казарму отправим? — заискивающе, в душе проклиная себя за слабость и трусость, предложил Семен. Но ему очень надо, чтобы спиртное попало в казармы карателей, тогда шансы, что на костры обратят внимание, будут минимальными. Перепьются. Тем более и начальство лыка не вяжет. — Пусть выпьют маленько за здоровье великого фюрера, — это сработало безотказно. Перед Гитлером Чеботарев благоговел.

— Чалый, — скомандовал он одному из эсэсманов, — Сгоняй к парням. Унеси, — он кивнул на мешок в руках Кулемина, — Да предупреди, чтоб на ногах стояли. А то знаю я вас. И скажи, чтоб пришли, эту свинью, — он кивнул на валяющегося в углу, — забрали и прибрали тут.

Чалый выбрался из-за стола и, молча выдернув звякнувший бутылями мешок из рук Семена, скрылся за дверью. Через минут десять в избу ввалились два вояки и, ругаясь сквозь зубы, выволокли упившееся тело, а следом по стеночки прошмыгнула бабка Акулина с ведром и, перекрестившись на пьяный шабаш, поджав губы, убрала вонючую лужу.

А Кулемину пришлось сидеть и пить, выслушивая пьяный, переполненный ненавистью к большевикам бред Чеботарева, садистские истории из богатой биографии Климовича и пошлые анекдоты эсэсманов. Семену были отвратительны эти люди, полностью потерявшие человеческий облик и как ни странно гордящиеся этим. Он несколько раз пытался уйти, но его не отпускали. А потом…

Внезапно дверь распахнулась и в горницу ввалился, оставляя на половицах грязные следы, чем-то довольный эсэсовец:

— Господин унтерштурмфюрер, — небрежно вытянулся он, мерзенько хохотнув, — Партизанку поймали, в лес пробиралась, — и в комнату видимо от сильного толчка влетела, споткнувшись и распластавшись на полу Маришка. Сердце Семена сдавило стужей. Пока девочка поднималась на ноги, в голове успели промелькнуть десятки мыслей, как спасти ребенка. Что ее ждет среди этих животных, Кулемин сомнений не испытывал. А еще все нутро грызло ощущение вины. Ведь это он приказал уходить в лес. Послушался свою чуйку. И она не подвела. Только вот, лучше бы не слушался, и все было бы хорошо. Похолодевшей рукой нащупал в кармане штанов рукоять Вальтера. Если что, придется стрелять. Правда, шансов выжить тогда нет совсем, но уж лучше так. Отдать девочку в лапы этих он просто не мог.

— Да какая это партизанка⁈ — подскочил Семен, — Маринка это, дочка училки из Надвы. Она ко мне приходила, убирает у меня.

Чеботарев подозрительно оглядел Кулемина, потом Маринку и скабрезно усмехнулся:

— Убирает, говоришь⁈ Вот и нам уберет! — он, поднявшись из-за стола, подошел к Маришке и поднял лицо девочки за подбородок вверх, разглядывая ее будто лошадь, только в зубы не заглянул. Та с ненавистью и страхом смотрела на карателя. А Чеботарев с кривой усмешкой протянул, — А ты, староста, еще тот озорник. Краля-то хороша.

— Побойтесь Бога, господин унтерштурмфюрер, она же ребенок! — воскликнул Кулемин.

— О Боге вспомнил, краснопузый, — зло выдохнул Чеботарев и вдруг с размаху влепил пощечину, от которой девочка отлетела к стене, — Что в лесу делала, тварь?

— До, ветру, до ветру ходила! — заголосила Маришка, — За что бьете дяденька⁈

— Врет! — вмешался приведший ее эсэсман, — В лес уходила. Там и взяли ее.

— Знаю, что врет. Разберемся. Запри ее в амбаре пока, — распорядился Чеботарев, — Я ее ночью сам допрошу, — он посмотрел мутным взглядом на Кулемина. — А староста мне поможет, — он хохотнул, — Подержит.

Почему он не закрыл Семена вместе с Мариной? Наверное, потому что не захотел ссориться с Меньшагиным, все-таки бургомистр Смоленска это фигура, а Кулемин в свое время ясно дал понять, что он его человек и с властями города у него отношения отличные. Да и сослуживцы Чеботарева предупреждали, что староста не так уж и прост. Ну и репутация у их бригады перед немцами подмочена. Будь прокляты те чертовы перебежчики, из-за которых пришлось вместо теплого места по охране тыловых объектов и лагерей, кормить вшей в окопах, а сейчас шляться по лесам, где за каждым деревом притаилась смерть. Тут Чеботарев покривил душой даже перед самим собой, потому как в лес они старались не углубляться, сильно дурная слава ходила о местных чащобах, после того, как осенью прошлого года в них сгинул кадровый немецкий