Шрифт:
Закладка:
Закончил свой рассказ Петр Петрович, спрятал обе записные книжки и сказал:
— А теперь идемте-ка на кухню чай пить. С кизиловым вареньем.
НЕПОНЯТНЫЙ СИГНАЛ
Дело в том, что Петр Петрович первые два года Великой Отечественной войны провел на северных морях.
На пароходе Петра Петровича по случаю военного времени поставили пушку, два пулемета и поручили возить военные грузы из портов наших союзников — англичан и американцев.
По одиночке в те годы пароходы не ходили: боялись нападения подводных лодок и самолетов фашистов. Собирались в караваны. Караваны охранялись военными кораблями. Все вместе называлось конвой.
В составе такого конвоя из сорока двух транспортов и эсминцев и вышел пароход Петра Петровича из английского порта.
Пароход, надо сказать, был старенький. Пар в котлах держали еле-еле, но десять узлов кое-как делали. Курс взяли на Архангельск. Груз был — взрывчатка и танки.
По каким-то причинам конвой задержался и упустил плохую погоду. Это до войны хорошую-то погоду моряки любили, а как война началась, не жаловали. Уж лучше шторм, снег да туман. Целее будешь. В туман-то или шторм незаметнее́ проскочишь мимо фашистов.
А тут вышли — небо чистое, волна едва качает корабли.
«Тяжелый будет рейс», — подумал Петр Петрович.
На третьи сутки плавания налетели фашистские самолеты. И вот тут-то и сказалась старая машина парохода: не смог он увернуться от бомбы. Потащил за собой черный дым, загорелся. Сейчас же подошел с правого борта английский эскортный эсминец и поднял сигнал флагами: «Приказываю покинуть судно! Команде перейти на эсминец!»
Сигнальщик Петра Петровича спрашивает:
— Что ему отвечать?
— А отвечай, — говорит Петр Петрович, — что мы тушим пожар. Судно свое не бросим.
Эсминец развернулся, снова подошел, но с другого борта. А на эсминце был сам начальник конвоя, английский адмирал.
Побежали вверх сигнальные флаги, натянулись на ветру. Сигнальщик читает: «Оставить судно! На исполнение пять минут!»
С парохода тот же ответ.
Эсминец в третий раз обходит горящий пароход.
— Сигналят, — говорит Петру Петровичу сигнальщик, — только не разберу что. Все флаги ясно вижу, а непонятно…
Петр Петрович пригляделся.
— Все, — говорит, — понятно. С адмиралом мы, можно сказать, старые знакомые. Когда я в Лондон ходил, имел с ним дело по торговой части. Он мой характер знает, и я его — тоже. Сигнал этот для меня лично. На русский язык совершенно не переводится…
Англичане — они нация, конечно, воспитанная. Джентльмены. Но и у них на старом флоте были кое-какие неофициальные выражения, которые мы в сводках сигналов найти не сможем. Но мало ли чего не найдешь нужного в разных толстых справочниках? В справочниках нет, а люди знают. Тем более моряки.
Сигнальщик был не дурак, толковый был человек, сразу понял, что адмирал бранится. Сигнал же на всякий случай запомнил.
Время, однако, было военное и жестокое, и порядок был такой, что подбитый пароход полагалось бросать в море, а конвою — идти своим путем дальше. И пароход остался один.
Пожар на нем тушили, как могли. Наступила ночь. В черной воде всплыла черная подлодка. Медленно обошла вокруг парохода.
Петр Петрович приказал всем:
— Отставить гасить пожар… Уйти с палубы… Затаиться… Пусть немцы думают: горит оставленный людьми пароход.
Ушла под воду страшная рубка. Фашисты не стали тратить на обреченный пароход ни торпеды, ни снарядов.
К утру на пароходе удалось совсем погасить пожар. Петр Петрович приказал дать ход и взять курс прежний — на Архангельск.
Тихо входил в порт израненный и обгоревший пароход. Он шел мимо пустынных причалов, мимо белых от снега, счастливо пришедших в порт кораблей конвоя. И когда пароход поравнялся с эсминцем, где был адмирал, подняли англичане сигнал: «Удивлены! Как вы дошли?»
— Что ответить? — спросил хриплый от недосыпания и усталости сигнальщик.
— Подними тот самый сигнал, что на русский плохо переводится, — отвечал Петр Петрович.
ОДНАЖДЫ НОЧЬЮ НА «НОВОЙ ГОЛЛАНДИИ»
«Новой Голландией» называли петроградскую радиостанцию военно-морского порта: дом радиостанции стоял на острове Новая Голландия, а остров так назвал еще царь Петр в память о своей поездке в заморскую корабельную страну — Голландию. Голландия, как вы знаете, вся стоит на каналах. Глубокий канал окружает и Новую Голландию — отсюда и название…
В дни Октября радиостанцию захватил отряд революционных матросов, и тогда же радист отстучал на весь мир:
«…Правительство Керенского низвергнуто и арестовано. Керенский сбежал».
Радист дежурил подряд двое суток и очень устал. То и дело ему приносили листочки с текстом радиограмм.
— Срочно! Быстро! Вне очереди!
И радист прижимал к ушам жесткие наушники, и пальцы его легонько ложились на головку ключа: точка, точка, тире…
Радисту хотелось спать. «Заварю-ка я чаю, — решил он, — может, сон и пройдет…» И принялся растапливать печку. «Скорее бы кончилась война, — думал радист, разделывая полено на щепки. — Поехал бы я домой, в деревню… Только войне-то конца не видно…»
В это самое ночное позднее время к радисту вошли три человека. Матроса из охраны радиостанции радист знал. Другие ему были незнакомы. Один совсем штатский человек, в пальто и потертой кепке, а второй — трудно сказать кто: военной выправки, в офицерской шинели, но без погон.
Штатский незнакомый человек спросил разрешения присесть к столу и начал быстро-быстро писать на листках тетради.
— Чаю не хотите ли? — спросил радист.
— Чай — это хорошо, — сказал штатский человек. — Но сначала, товарищ, пожалуйста, передайте вот это…
Радист включил передатчик, и человек начал диктовать.
— «Радио всем! — сказал он. — Солдаты! Дело мира в ваших руках. Вы не дадите контрреволюционным генералам сорвать великое дело мира…»
Человек говорил о бедствиях войны и что армия должна любой ценой добиваться перемирия на фронте… Точка, точка, тире, тире, точка…
Невидимые искры слетали с проволочных антенн, и сигналы летели над всем земным шаром…
Совсем уже расхотелось спать радисту.
— Чья подпись под радиограммой? — спросил он.
— Мы с товарищем Крыленко и подпишем, — сказал человек. — Пожалуйста: Председатель Совета Народных Комиссаров Ульянов (Ленин). Нарком по военным делам Крыленко…
Дрогнула
