Шрифт:
Закладка:
А в молодости, помнил Евлампьев, Матусевич был и высок ростом, и прекрасно сложен, и красив ко всему тому — этакий отборный экземпляр мужской породы, — женщины на него вот уж точно что вешались…
Однажды, уже в столовой, к ним присоединился Вильников. Он, видимо, находился по делам в заводоуправлении, решил, уходя, поесть, заметил их в очереди — и подошел с торопливо-оживленным, рассчитанным на стоящих позади видом:
— Ну, успел! Хорошо! А то уж думал, что опоздаю.
— Не, не, как раз, молодец! — тут же подхватил его игру Матусевич.
— Как раз, как раз, — подыграл и Евлампьев.
Ни он, ни Матусевич сегодня не виделись с Вильниковым, Вильников как пристроившийся к ним чувствовал, видимо, необходимость поздороваться, но надо было сделать это так, чтобы очередь ничего не поняла, и он положил свои волосатые руки Евлампьеву с Матусевичем на плечи и, по очереди заглянув им в глаза, спросил:
— Ну, а как оно на пенсии-то?
Вопрос был — никак не ответить ни одним, ни двумя словами, и Евлампьев, в улыбке, неопределенно пожал плечами, а Матусевич, покорябав по не бритой уже несколько лией щеке, пробормотал:
— Да узнаешь, Петр Никодимыч, чего там…
— Узнаю, узнаю… Если доживу. — Вильников снял руки с их плеч и развернулся всем телом к Евлампьеву: — А ты чего, ты со Слуцкером и раньше, что ли, знаком был?
— Да, знаком, — сказал Евлампьев.
— Поня-атно…— протянул Вильников.— Откуда знаком-то?
Евлампьеву припомнилось, как Слуцкер складывает перед собой на столе руки: «Такой ведь пожар полыхал — пожарище!..»
— А в группе у меня когда-то был, — сказал он. — Давно уж. Совсем мальчишкой. Оттуда и знаю.
— Ну, понятно, понятно… — снова протянул Вильников. Помолчал, отведя глаза в сторону, пожевал губами и вновь взглянул на Евлампьева: — А что, хорошо знаешь, нет?
— Да нет. Вот был тогда в группе — вот и все.
— Понятно, понятно… В общем, что он из себя представляет, кто за ним — это тебе неизвестно? Человек со стороны, к нашим машинам никакого отношения не имеет — и вдруг начальником бюро. А?!
Евлампьев не успел ответить — очередь продвинулась, освободив им место у раздачи, и Матусевич сзади подтолкнул Вильникова в бок:
— Давай, давай, а то еще влезет тут сейчас кто.
Они нагрузили подносы, рассчитались с кассой и, один за другим, прошли к высмотренному Евлампьевым, только что вытертому официанткой столу. И только освободились от подносов, снеся их на стол для грязной посуды, уселись как следует, придвннули к себе тарелки с первым, взяли ложки, Вильников повторил:
— Так что, Емельян, что он из себя, кто за ним — неизвестно тебе?
— Да нет, Петр, неизвестно… — Евлампьев чувствовал себя неловко. Вильников заставлял его обращаться памятью к тому разговору со Слуцкером, вот здесь же, в этой столовой, вон за тем столиком под фикусом… и так он был еще свеж, тот разговор, в памятн н был о таком, что даже там, внутри себя, обращение к нему ощущалось как непорядочность по отношению к Слуцкеру. — Я же говорю, когда я его знал, он сше совсем мальчишкой был. Ну, работал… Нормально, помню, работал. Чисто. А по нынешиему впечатлению… приятное у меня от него впечатление, Вссьма приятное. А что? — посмотрел он на Вильннкова.
— Что-что! — Вильников отправил в рот ложку. — Меня интересует, кто его на наше бюро подсадил, Ведь на бюро-то я должен идти был.
— А не Петрусевский тебе все испортил?
— Что Петрусевский? — спросил Вильников, замирая с ложкой на полдороге ко рту и опуская ее затем обратно в тарелку.
— Да вот, по слухам, он тоже на бюро рвался, и у вас драка вышла.
— А-а… — Вильников переменился в лице. Державшаяся на нем с того самого момента, как он подбежал к очереди, оживленность будто стерлась в одно мгновение, и оно стало угрюмо-желчным. — Вышла драка, точно. Не знаешь, что ли, Петрусевского? Сволочь такая…
— Ну вот.
— Что «ну вот»?
— Ну вот, как часто бывает, — вмешался Матусевич. Он уже съел первое, поставил в пустую тарелку тарелку со вторым и поменял ложку на вилку. — Двое дерутся — третьему достается.
— А-а, — снова сказал Вильников, взглядывая на Матусевича. — Ну, это-то ясно. Я говорю, кто подсадил?
Евлампьев помолчал, надеясь, что Матусевич, коли уж вмешался в разговор, может быть, продолжит его, но Матусевич уже ел, будто ничего и не говорил, ни Евлампьеву пришлось отвечать.
— А может, никто и не подсаживал? — сказал он. — Просто повезло. Молодой, с перспективой. А тебе уж до пенсии полтора шага.
— Ну-у. Повезло! — Вильников — усмехнулся. — Мальчик я, чтобы такому верить?! Прошли те времена, когда из землемеров — да в генералы. Без руки теперь, Емельян, никуда не сядешь… — Он хлебнул из тарелки раз, еще раз и, не доев, отодвинул се в сторону.
Потянул к себе второе н, вдруг замерев, глянул, прищурившись, на Евлампьева. — А это тебе не сам ли он говорил, что повезло? А? А то есть такой прием. Одному душу открыть, другому, расположить к себе — вот уж они и твоими доброжелателями стали.
Евлампьеву показалось, будто его внезапно швырнуло в бешено закручивающийся водоворот, понесло, отнимая крепость у рук…
— Нет,— сказал он, стараясь не глядеть Вильникову в лицо.— Ничего такого Слуцкер не говорил мне… — Оттого, что Вильников попал в точку со своей догадкой, его объяснение обрело тяжелую силу если и не абсолютной правды, то все-таки и вполне возможной. — Да и зачем ему… не все ли ему равно.
— Как — зачем. Ему же работать с людьми надо. Срабатываться.
— Нет,— повторил Евлампьев. — Не говорил. А если