Поздно вечером 20 мая Василевский вернулся к Белову. Отметив в своём донесении Верховному, что у Колпакчи, командарма 63-й, идёт отработка задачи взаимодействия с командирами полков и батальонов на местности, маршал писал, что «готовность войск фронта задерживают слабое поступление боеприпасов и ещё не прибывший к Белову 7-й артиллерийский корпус». По оценке Василевского, «войска в целом будут готовы к занятию исходного положения 28 мая. На занятие исходного положения и на развёртывание артиллерии потребуется до пяти суток». Одновременно с подготовкой операции, отмечал начальник Генштаба, уделено исключительное внимание готовности нашей обороны и особенно на направлениях Спас-Деменском, Жиздринском и Белёвском. «По показаниям авиационной, военной и партизанской разведки, противник продолжает подтягивать на первые два направления пехоту и особенно танки. Партизаны видели на Спас-Деменском направлении прибывшую с запада танковую дивизию. Хотя наличие ударных группировок позволяло более или менее надёжно обеспечить как Калужское, так и Тульское направления, всё же я считал целесообразным переместить 19-й стрелковый корпус из района Гжатска в Юхнов, оставив его в составе 10-й гвардейской армии. С этой же целью 4-ю стрелковую дивизию МВО я предлагал перевести из Загорска в Малоярославец».

В полночь маршал Василевский вернулся в Москву. Погода не баловала: если с утра светило солнце, то к вечеру всё небо закрыли тучи, стал накрапывать дождь, а когда уже подъезжали к столице, он хлынул как из ведра.

Пока маршал ехал в Генеральный штаб, он мысленно продумал те вопросы, которые следовало доложить, кроме отосланных Верховному донесений. А вот и Генштаб. Василевский, предъявив часовому пропуск, поднялся в свой кабинет. У двери он встретил генерала Штеменко. Начальник Оперативного управления был явно чем-то озадачен.

— Ты ко мне? — спросил его Василевский. — Почему не идёшь домой отдыхать?

— Собирался, но не получилось, — замялся Штеменко.

Они вошли в кабинет.

— Почему?

— Вы в своём донесении предложили Верховному переместить 19-й стрелковый корпус из района Гжатска в Юхнов, оставив его в 10-й гвардейской армии, а также перебросить 4-ю стрелковую дивизию из Загорска в Малоярославец. Вот мне и дал Верховный задание организовать всё это, пока вас в Генштабе нет.

— Ну и как, организовал? — усмехнулся Василевский.

— Занимаюсь... — Штеменко поднял на своего начальника глаза. — А вы куда сейчас поедете?

— Глубокая ночь, куда же мне ехать, да и Верховный, наверное, отдыхает. — Маршал передохнул. — Поеду домой, высплюсь. Я в эти дни так замотался в войсках, что устал, да и голоден. А что тебе нужно, Сергей Матвеевич?

— До меня дошёл слух, что генерала Рейтера, у которого вы недавно были, снимут с Брянского фронта, а туда поставят другого, но кого — не знаю. Вы, наверное, посоветуете Верховному так поступить?

— Да нет, Сергей Матвеевич, хотя, если быть откровенным, Макс Андреевич фронт не тянет. Кругозор у него узок, далеко вперёд не видит. Да и где он мог научиться? — усмехнулся Александр Михайлович. — В ходе войны возглавлял тылы Центрального и Брянского фронтов, был помощником, а точнее, на побегушках у командующего Западным фронтом, потом ему дали 20-ю армию, затем снова вернулся на Брянский фронт... Ну, кто его мог научить по-настоящему руководить войсками во время сражения?

— Да, неудачно сложилась у Макса Андреевича военная судьба, — вздохнул Штеменко и взглянул на часы. — Уже два часа ночи, пойду к себе, мне должен звонить генерал Рокоссовский.

Неожиданно Василевский подумал, что ему следовало бы позвонить в приёмную Поскрёбышеву, а уж после ехать домой. «Небось Катя меня ждёт не дождётся», — улыбнулся он.

Как всегда, Поскрёбышев был на своём рабочем месте.

— Александр Николаевич, вас беспокоит маршал Василевский, — выдохнул в телефонную трубку Александр Михайлович. — Я только что прибыл с фронта и хотел бы явиться к Хозяину на доклад завтра утром.

— Почему завтра? — прервал его Поскрёбышев. — Можете и сегодня. Хозяин ещё не ушёл отдыхать, работает с документами. Час тому назад я принёс ему горячий чай и бутерброды, так он, между прочим, спросил, не звонил ли ему товарищ Василевский. Я ответил, что нет. Стало быть, вы ему очень нужны, Александр Михайлович.

— Тогда я немедленно еду, — торопливо бросил в трубку маршал и стал одеваться. У подъезда стояла его машина. — Жми вовсю в Кремль! — отрывисто приказал он шофёру.

Василевский необычно робко вошёл в кабинет. Верховный кого-то распекал по ВЧ. Увидев маршала, он кивнул ему на кресло, а сам продолжал говорить:

— Вы меня удивили, товарищ Стёпин...

«Стёпин — псевдоним генерала Конева», — пронеслось в голове Василевского.

— Не забывайте, что ваш Степной фронт мы создали в качестве мощной фронтовой группировки, чтобы пресечь попытки врага прорвать нашу оборону. И сил у вас для этого вполне достаточно. Давайте вместе подсчитаем эти силы. — И Верховный стал перечислять: — 5-я гвардейская танковая армия, 5-я гвардейская общевойсковая армия генерала Жадова, 27, 53, 47-я общевойсковые армии, 1-й гвардейский мехкорпус, 4-й гвардейский и 10-й танковые корпуса, 3, 5, 7-й кавалерийские корпуса. С воздуха Степной фронт поддерживался 5-й воздушной армией. Что, разве сил недостаточно?

— У меня маловато артиллерии, — послышался в трубке голос Конева.

Казалось, Верховный не обратил внимания на его слова, потому что продолжал:

— А когда начнутся боевые действия на Курском направлении, ваша задача — не дать противнику совершить глубокий прорыв, а также усилить удары наших войск из глубины. Вот над чем вам следует работать, чтобы подготовить людей, а вы просите артиллерию. Зато у вас немало танков, решающей силы в сражении. Вам это ясно?

— Ясно, как божий день, товарищ Иванов! Ваши замечания принимаю к исполнению.

Какое-то время Верховный молчал, сопя в трубку, потом заключил:

— Мы в Ставке посмотрим, возможно, дадим вам сотню самоходных артустановок или орудий. Вопросов больше нет? Желаю вам успехов на поле боя.

Сталин взял со стола свою трубку, выбросил из неё пепел, набил табаком и закурил.

— Докладывайте, как съездили? — Он устремил пытливый взгляд на маршала, а тот стал листать свою записную книжку, затем поднял на Верховного глаза.

Заговорил неторопливо и чётко, словно и впрямь делал доклад:

— Всё, что я увидел на Брянском