Снаружи церковные колокола пробили час.

Наконец она заговорила:

– Все, что мы делаем, это пытаемся защитить вас, предупреждая снова, снова и снова. У мужчин есть склонности. Ими движут инстинкты, которые нельзя недооценивать. И все же вы, девочки, выставляете себя напоказ. Соблазняете улыбками, строя глазки, грешите, как Ева в Эдемском саду, вместо того чтобы следовать примеру нашей Святой Девы Марии, ее чистоте и целомудрию.

Тошнотворное чувство поднялось в моем животе. Кто-то, должно быть, видел нас с лейтенантами.

– Наш долг как канонисс – учить бедных быть чистыми и добродетельными. Быть трудолюбивыми. Преодолеть пороки бедности. Все, о чем мы просим, – не позорить наше заведение, как это сделала ваша сестра.

Моя сестра? Дело было не только в воскресеньях в «Гран Кафе». Неужели мать-настоятельница каким-то образом узнала и о том, что Габриэль выступает в «Ля Ротонд»? Я впивалась ногтями в ладонь, а она все говорила и говорила о морали, здравом смысле, о том, что моя сестра – позор, распущенная женщина, ее репутация погублена, ее добродетель запятнана, и так далее, и так далее, пока я не сдержалась.

Посмотрела ей прямо в глаза, мои руки непроизвольно сжались в кулаки.

– Габриэль просто пытается выбиться в люди. А офицеры всегда ведут себя как настоящие джентльмены, когда мы с ними встречаемся. Что касается пения в мюзик-холле, то это всего лишь песня о маленькой потерявшейся собачке.

Глаза матери-настоятельницы округлились.

– Офицеры?! – Казалось, она на грани обморока. – Мюзик-холл?! Ах эти Шанель! Неужели вы никогда не образумитесь? Твои бабушка и тетя приехали умолять нас о помощи. Нужно куда-то пристроить ребенка. Твоя сестра Джулия-Берта беременна.

Я не могла навещать Джулию-Берту. И даже не имела право упоминать ее имя. А в том, как канониссы смотрели на меня, читалась уверенность, что я последую по ее стопам и это лишь вопрос времени.

Мне вообще не дозволялось покидать пансион, видеться со мной разрешалось только Эдриенн.

В ноябре она приехала с известием, что Джулия-Берта родила мальчика, которого назвала Андрэ. В комнате для свиданий, где по обыкновению дремала в кресле сестра Эрментруда, Эдриенн рассказала мне, что бабушка и канониссы заставили Джулию-Берту отдать ребенка священнику в местном приходе и что Габриэль пришла в ярость от этого известия. Мое сердце тоже было разбито. Еще один из Шанель отправлен на воспитание к чужим людям.

– Кто отец? – спросила я. – Он не женится на ней?

Эдриенн покачала головой.

– Она встречалась с мужчиной несколько месяцев. Его фамилия Паласс. Теперь его нигде нет. Он исчез.

Разбойник с большой дороги, подумала я. Вор.

Эдриен взглянула на сестру Эрментруду и, убедившись, что та еще спит, сунула мне в руки что-то маленькое. Пакет.

– Спрячь, – прошептала она. – Чтобы никто не увидел. Это от Этьена.

– От Этьена? И что это? – удивилась я.

– Он сказал, что ты все поймешь, когда откроешь пакет.

Она посмотрела на меня так, словно ждала, что я поведаю ей какую-то восхитительную тайну. Но озадаченное выражение моего лица не оставляло сомнений, что я сама в недоумении.

После ухода Эдриенн я прокралась в часовню. По обыкновению, в воскресенье днем там никого не было. Опустившись на колени, я склонила голову, будто собираюсь помолиться, и вытащила из-под кофты сверток. Папиросная бумага шуршала, когда я разворачивала ее. Внутри обнаружился ослепительно-белый квадрат льняной ткани. В нос ударил аромат лаванды и бергамота. То был мужской носовой платок с вышитыми в углу инициалами латиницей JLH.

В первую секунду я решила, что это ошибка и пакет предназначен кому-то другому. Но потом вспомнила. «Я должен вам платок».

JLH.

Хуан Луис Харрингтон.

Лучо.

Этот носовой платок помог мне пережить следующий год в пансионе, самый длинный из всех. Мне было восемнадцать, а жизнь все еще представляла собой бесконечно запутанный капкан из стен и правил пансиона, из которого так сложно вырваться в общество. Даже воздух вокруг был густой и удушливый.

Неужели все произошедшее было лишь сном? Конная гвардия, воскресные вечера в кафе, матч по поло? Лучо? Нет, наша мимолетная встреча была реальной. Каждую ночь, когда я ложилась спать, маленький квадратик льняной ткани, спрятанный в наволочку, источающий легкий аромат лаванды, напоминал мне об этом.

ДВАДЦАТЬ ДВА

В мае, когда мне вот-вот должно было исполниться девятнадцать, Эдриенн появилась в пансионе и сообщила, что они с Габриэль уезжают в Виши.

– Уезжаете? – огорчилась я. – Но почему?

– Там грандиозные мюзик-холлы. По утверждению Габриэль, переезд туда станет шагом вперед. Это настоящий город, с настоящим театром. La haute[25] поправляет там здоровье. Она едет на прослушивание.

Я молчала, пытаясь осознать эту новость.

Возбуждение Эдриенн сменилось озабоченностью.

– Не переживай, Нинетт! – Она обняла меня за плечи. – Виши недалеко. Всего в нескольких минутах езды на поезде. Мы будем приезжать в гости.

«Я вернусь», – пообещал однажды наш отец, но так и не вернулся, а эти слова всегда преследовали меня. Однако в горящих глазах Эдриенн было предвкушение новых возможностей, и это захватывало. Я заметила, как изменились ее одежда, ее шляпа, от нее пахло розовой водой.

– Какой на тебе красивый пиджак! – Я провела рукой по гладкой ткани ее рукава. Манжеты и воротник украшал вышитый золотом узор.

– Ткань называется сюра, – объяснила она. – Что-то вроде шелка.

– Выглядит очень дорого.

– Нам помогает Этьен, помогает подняться, так говорят офицеры, болтая между собой. Он сказал, что нужно начать с качественного гардероба. Мы отправились в Дом Грампейра, но на этот раз как покупатели. Видела бы ты, как Габриэль командовала Десбутенами!

Этьен дал им денег?! Я не думала, что Эдриенн способна сделать нечто неподобающее, и она обычно контролировала Габриэль. Но нельзя было не заметить неподдельный интерес в веселом взгляде Этьена, устремленном на мою сестру. И было очевидно, что им очень легко друг с другом. Вспомнив Эмильенну д’Алансон, я не удержалась и, понизив голос, словно эта мысль могла разбудить спящую в углу сестру Эрментруду, спросила:

– Этьен помогает… в обмен на услуги?

– Нет! – воскликнула Эдриенн, настолько потрясенная, что я смутилась своего вопроса. – Он находит Габриэль забавной, вот и все. Говорит, что у нее нет голоса, но зато решимости в избытке и этому нельзя научить. Поэтому готов заплатить за уроки пения. Габриэль настаивает, что это заем, что она вернет ему деньги после того, как сделает себе имя. Он