Шрифт:
Закладка:
Дневники обывателей зафиксировали динамику эмоциональных состояний россиян в 1905 году. Так, например, публицистка и сотрудница редакции либерального журнала «Освобождение» А. В. Тыркова, знавшая о намерении рабочих отнести царю петицию 9 января, находясь в эмиграции, писала накануне о чувстве «тяжелой виноватости» от того, что не может быть в этот день со своим народом. Когда же до нее дошли известия о расстреле безоружных рабочих, «виноватость» сменилась гневом и ненавистью:
Злоба, бессильная, безысходная злоба против правительственной шайки, сомкнувшейся кругом дрожащего самодержавного труса, против этих офицеров, стрелявших в толпу, в женщин, в маленьких детей… То чувство презрительной жалости, которую раньше вызывал к себе царь, исчезло. Убить его – убрать, чтобы не душил Россию окровавленными цепями, —
писала либералка и будущий член ЦК Партии народной свободы[109]. Редактор «Освобождения» П. Б. Струве в эти дни разделял коллективную ответственность за Кровавое воскресенье:
Мы все должны с горечью чувствовать свою вину. Где же наша работа, что мы делали, если в Петербурге не нашлось ни одного солдата, ни одного офицера, который перешел бы на сторону народа?[110]
Чувство коллективной вины, свидетельствующее о наличии эмпатии, готовности подчинять личные интересы групповым и разделять ответственность с прочими членами общества, вероятно, куда в большей степени, чем чувство национальной гордости, может считаться отличительным признаком патриота.
Показательно, что первая российская революция вспыхнула в результате патерналистско-патриотической акции – мирного шествия рабочих с царскими портретами и хоругвями к Зимнему дворцу 9 января 1905 года с целью рассказать императору о тяготах рабочего люда. В этих событиях проявилось столкновение двух патриотических концептов: с точки зрения консервативных патриотов-государственников попытка рабочих передать царю петицию являлась не патриотической акцией, которая должна была подчеркнуть единение народа и царя, а, наоборот, актом непослушания, нарушения государственного порядка, установленного самодержавной властью. Наивный патернализм, вера в «доброго царя», которого обманывают злые бояре, были развеяны выстрелами солдат по безоружному народу.
В царской коронационной молитве, произнесенной Николаем II в Успенском соборе Московского Кремля 14 мая 1896 года, были слова: «Буди сердце мое в руку Твоею, еже вся устроити к пользе врученных мне людей». Смысл царствования заключался в принесении пользы народу. Это признавал и К. П. Победоносцев. С этой точки зрения именно служение народу являлось высшим проявлением любви к отечеству, примером патриотического поведения. Пролитая 9 января кровь стала очередным свидетельством нарушения царем данного обета. По мере распространения революции Николай II принял решение пойти на уступки народу и даровать Манифест 17 октября, который провозгласил гражданские свободы и в тексте которого использовался оборот «великий обет царского служения повелевает нам».
Манифест 17 октября был дан неожиданно, без предварительного обсуждения с правительством, информирования общественности (хотя в либеральных и революционных кругах в октябре были распространены слухи о скором даровании конституции), что стало шоком для многих консерваторов. Психологическая атмосфера второй половины октября отличалась слухами и особенно сильными эмоциональными конфликтами, которые выливались в физическое насилие. Очередной раз вспыхнувшая «война патриотизмов» отразилась в визуальных и музыкальных символах, наполнивших улицы городов, – например, через соперничество двух флагов (революционно-патриотического красного и официально-патриотического триколора) и патриотических гимнов (гимна Французской революции, переделанного П. Л. Лавровым в «Рабочую Марсельезу», и гимна Российской империи «Боже, царя храни!»). Н. Н. Платонова записала в дневнике 20 октября 1905 года:
На улицах постоянные демонстрации, ходят толпы с красными флагами и с пением «Марсельезы» и иногда встречаются с толпой, несущей трехцветные флаги и поющей «Боже, царя храни»; тогда происходят жестокие драки[111].
Неприятие гражданских свобод, разрушавших, по мнению реакционеров, самодержавно-православные устои империи, породило ненависть к революционерам, в первую очередь к евреям, которых подозревали в тайном заговоре против России. Реакцией на манифест стала волна еврейских погромов, прокатившихся по ряду городов в Центральной России, Поволжье, Сибири. Особенно поразили современников события в Томске, где патриоты-консерваторы из черносотенного «Русского собрания» заживо сожгли патриотов-революционеров из числа студентов и рабочих. Двадцатого октября в городе начались митинги черносотенцев и революционеров, первые собрались на центральной Базарной площади и оттуда отправились громить лавки евреев, вторые направились в городской театр Королева, где организовали митинг. Когда погромщики попытались ворваться в театр, им был дан отпор, началась перестрелка, после чего здание было подожжено. «Несчастных, задыхающихся от дыма, погибавших в пламени, никто не спасал, т. к. пожарной команде работать не дозволяла толпа, продолжавшая убивать и грабить бросавшихся из окон, спускавшихся по трубам, спасавшихся на крыше», – писал 26 октября томский «Сибирский вестник». В тот день в здании заживо сгорели несколько десятков человек, более сотни получили ранения. Эти события обсуждали по всей стране, слухи увеличивали число жертв до шести сотен, хотя едва ли математика позволяет оценить степень трагичности события, когда речь изначально идет о массовых жертвах.
Революция 1905 года дала России гражданские свободы, Государственную думу и Основные государственные законы. П. Б. Струве писал, что революция создала русского гражданина. Однако, согласно тем же Основным законам, власть монарха оставалась самодержавной, что вступало в противоречие с существованием представительного законодательного органа власти. В российском обществе вплоть до 1917 года продолжался спор, является ли Государственная дума парламентом. Официально власти отрицали за Думой парламентский статус, отмечая, что по закону законодательная власть разделена между императором, Думой и Государственным советом. Кроме того, Государственные думы I и II созывов не доработали свой срок и были досрочно распущены по решению царя (роспуском 3 июня 1907 года II Думы избирательный закон был изменен в пользу высокого имущественного ценза, что лишило беднейшие слои населения избирательного права). Патриоты-монархисты, воспринявшие Манифест 17 октября чуть ли не как личное оскорбление, в конце концов стали относиться к Думе как некоему Земскому собору. Л. А. Тихомиров в законченной в 1905 году книге «Монархическая государственность» выступал против создания Думы на общегражданских началах, так как в этом случае она могла бы трансформироваться в парламент; он полагал, что это должен быть орган в первую очередь коронной нации – русских: «Единение царя и народа, которым созидалась Россия, имело место именно в среде русского народа, а не среди поляков, евреев, армян и т. д.».
Крушение надежд на освобождение России вынуждало часть общественности переживать чувство вины за незавершенную революцию. Свойственная интеллигенции саморефлексия еще со времен «кающегося дворянина» (чей образ был введен в литературу Н. К. Михайловским в 1870-е годы) вновь вызывала чувство коллективного стыда, что отразилось в вышедшем в 1909 году сборнике критических статей «Вехи». В предисловии к нему М. О. Гершензон оправдывался,
