изнурял и изводил всякого мужчину, женщину и пса, что мне попадались на глаза, а когда думал о тех базарных краснощеких людях с этим их «хошь бери, а хошь иди», переполняла меня такая ненависть, что я едва мог дышать.

Приходилось брать, поскольку уйти не по карману; возвращался я домой и вновь пытался все урезать, урвать лишний прибыток с земли и с трудяг, и ума не приложу, как те люди не попытались порешить меня или с собою покончить. Ой да, ума не приложу, как сам я с собой не покончил в припадке ярости, жадности и усталости, что были уделом моим день и ночь.

Деньги я все равно добывал, и, само собою, люди считали меня самим дьяволом, но о чем там они думали, дела мне было мало, бо монеты стали накапливаться в сундуке, и в один прекрасный день сундук переполнился, и ни единого пенни уж не воткнуть в него было торцом, пришлось сделать новый сундук, и не так-то много времени минуло, прежде чем спроворил я себе третий сундук, и четвертый, и видел я, что грядет время, когда смогу встать наравне с базарным людом и крепко держаться за всякое, что может попасться.

— И сколько ж нагреб ты? — спросил Патси.

— Две тысячи фунтов было у меня итого.

— Большие деньги, сдается.

— Так и есть — и добыванье там было большое, да еще двадцать блях-мух упало в те сундуки с каждой желтой монеткой.

— Бляха-муха не стоит и одного шиллинга, — заметил Патси. — У меня можешь ими разжиться, две штуки за полпенни, а полно народу даст тебе их за так, гнилой ты ворюга этого мира! А получи я назад ту плюшку табаку, что дал тебе пару минут назад, я б сунул ее в карман — вот как есть — да и сел бы на нее в придачу.

— Не забывай: толкуешь о том, что было, — сказал Билли Музыка.

— Будь я из твоих работяг, — завопил Патси, — ты б со мной так не обходился.

Счастливо улыбнулся ему Билли Музыка.

— Не обходился б? — переспросил он, склонив голову набок.

— Не обходился, — подтвердил Патси, — не то я бы тебе череп лопатой проломил.

— Будь ты среди моих работяг, — миролюбиво ответил ему собеседник его, — ты б смирен был, словно котенок, ползал бы вокруг меня с шапкою в руке, вскинув взор, будто подыхающая утка, и приговаривал «Да, сэр» и «Нет, сэр», как все прочие трудяги, из кого я выколачивал начинку вот этими кулаками и чей дух ломал трудом и голодом. Не болтай сейчас, бо не ведаешь ты о таком, пусть и удалось тебе стибрить у меня наседку, когда я был занят.

— И пару славных сапог, — победно добавил Патси.

— Желаешь дослушать рассказ?

— Желаю, — ответил Патси, — и беру назад свои слова насчет табака: вот тебе добавка для трубки.

— Благодарю покорно, — отозвался Билли.

Вытряс из трубки пепел, набил ее и продолжил рассказ:

— Среди всего этого случилось со мною чудесное.

— Самое то — начинать с такого, — одобрительно молвил Патси. — Хороший ты рассказчик, мистер.

— Дело не столько в этом, — отозвался Билли, — сколько в том, что рассказ хорош — чудесен рассказ.

— Картошка почти готова, Мэри а гра?

— Совсем скоро будет.

— Попридержи рассказ ненадолго, пока поедим картоху и по чуточке кроликов, бо, скажу тебе, обмяк я от голода.

— Я и сам ничего не ел, — сказал Билли, — с середины вчерашнего дня, а у еды тут дух такой, что я дурею.

— Еще не совсем готово, — сказала Мэри.

— Готово достаточно, — объявил ее отец. — Экая ты привередливая нынче! Вытаскивай сюда, раздай всем по кругу, да пусть не перемрут люди у тебя на руках.

Мэри сделала как велено, и пять минут не слышно было ничего, кроме движенья челюстей, а следом не видать стало и никакой еды.

— Ax! — вымолвил Патси с великим вздохом.

— Ой и впрямь! — проговорил Билли Музыка со своим вздохом.

— Клади вариться еще картошки, — велел Патси дочери, — и вари ее, обгоняя время, когда рассказ завершится.

— Я бы вдвое больше съел, чем мне досталось, — признался Арт.

— У тебя и было вдвое больше, чем у меня! — сердито вскричал Патси. — Я видел, как девчонка тебе картошку выдает.

— Я не жалуюсь, — ответил Арт, — а просто сообщаю данность.

— Тогда ладно, — сказал Патси.

Трубки раскурили, и взоры обратились на Билли Музыку. Патси откинулся на локти и выдул облако.

— Ну а теперь выкладывай остаток рассказа, — проговорил он.

Глава XXII

— Вот что чудесное со мною приключилось.

Постепенно все крепче любил я деньги. Чем больше доставалось их мне, тем больше я хотел. Все чаще уединялся, чтобы глядеть на них, перебирать и пересчитывать. В доме не хранил их — держал ровно столько, чтоб люди думали, будто больше и нету, а поскольку все следили за этим и друг за дружкой (бо все желали их украсть), так было безопасней.

Они не знали, что в том сундуке по большей части были медяки, но то они и были — и немного серебра, какое не влезло в другие сундуки.

В дальнем конце большого амбара, прямо под конурой пса, было место… помнишь моего пса, Патси?

— Здоровенного черно-белого рыкливого дьявола-бультерьера? — задумчиво уточнил Патси.

— Его самого.

— Хорошо помню, — ответил Патси. — Кормил его разок.

— Ты его отравил, — быстро произнес Билли Музыка.

— Суровое это слово, — проговорил Патси, почесывая подбородок.

Билли Музыка уставился на него в упор и тоже созерцательно почесал свою щетину.

— Теперь уже не важно, — молвил он. — Тот самый пес. Под его конурой я обустроил место. Добротно обустроил. Если сдвинуть конуру, не увидишь ничего — просто пол. Под ним хранил я три сундука золота, а пока смотрел на них, пес сновал туда-сюда и гадал, отчего не дают ему жрать людей, — я и сам перед тем псом немножко робел, — и как раз в один из дней, когда возился я с деньгами, случилось то самое.

В амбарные ворота постучали. Пес вякнул из недр глотки и рванул вперед, сунул нос в щель под дверью и принялся вынюхивать да скрестись. Чужаки, понял я. Тихонько отложил деньги, вернул конуру на место и пошел открывать.

Снаружи стояли двое мужиков, и на одного пес прыгнул так, будто в него пальнули из ружья.

Но человек оказался спор. Перехватил пса в прыжке, вцепился ему в челюсти и швырнул, поднатужившись. Не знаю, куда он его кинул, — живым того пса я после не видел — думаю, тот рывок его и убил.

— Батюшки! — молвил Патси.

— То,