Ему бы с семьёй разобраться и с мечтой стать химиком. Какие тут девочки?

Она хотела уехать от родителей и пойти учится на врача (и нужно было найти где-то денег на это) Какие тут мальчики?

И даже после смерти он видел кошмары.

Теперь ему постоянно снится его смерть. Сначала окровавленный кухонный нож падает с громким звоном на пол, а потом под ним появляется стул, а на шее – верёвка. Стягивается узел, стул падает из-под ног, кислород кончается.

Ханако открывает глаза, сидя на подоконнике и смотря на разноцветное стекло витража. По телу бежит дрожь от холода, хотя он уже давно не живой и ему все равно на температуру.

После смерти друга девушке ей стали сниться кошмары. Какое-то тёмное помещение, пахнущее сыростью и мхом, – наверное, подвал.

Её руки не связаны, как и ноги, но пошевелиться она не может. Тело сковывает что-то внутри, и она не двигается. Её шею начинает сдавливать нечто похожее на провод?

Да, провода.

Мегуми задыхается, ловит ртом остатки воздуха, но глаза сами закрываются, а сон обрывается.

И так было каждую ночь, до тех пор, пока Ханако не пришел и не спас её от ужасного кошмара.

***

Ханако снова видит этот сон, кошмар. Да, вот сейчас вновь табуретка вылетит из-под его ног, и он повесится. Верёвка уже давила, сжимала крепко его шею. Он закрыл глаза, готовясь к концу.

Ножницы режут красную верёвку, а чья-то нежная, такая знакомая рука ложится на его щеку, мягко поглаживая и что-то приговаривая успокаивающим тоном. На душе становится так тихо, словно шторм кончился, оставив после себя только штиль.

Он вжимается в её руки, проливая соленые слезы, который он так долго держал в себе.

Больно.

Она распутывает веревку. По её коже пробежали мурашки от его прикосновения. Откашлявшись, она чувствует его объятия, прижимается ближе, едва ли не плача.

Ей было так страшно, снова и снова переживать. Но теперь он здесь и все хорошо. Всё кончилось хорошо.

Ханако и Мегуми открывают глаза на утро, улыбаясь новому дню. Они спасли друг друга во снах. А значит наяву все будет также.

И пусть его спасать поздно, но её он спасёт точно.

Потому что пока она жива, он уже спасён.

***

Мегуми смотрит на солнце сквозь цветные стёклышки. Подвесить бы их на ветру, и чтоб звенели застенчиво и нежно, едва слышно. И ведь не выцветут под улыбчивым солнцем, продолжат блестеть, отбрасывая на пол цветные тени.

О чем же она только не думает, коротая эти редкие минуты тишины в школьном туалете.

Девочка садится на скрипучий деревянный пол, к вечеру нагревшийся от чрезмерно ласковых лучей.

Светят, греют, стараются, а на улице наверняка невозможно душно.

Как так вышло, что земля ушла из-под ног, и тепло деревянных стен и цветные стёклышки в воображении поют колыбельную под конец дня. Для сна определенно не время, да и не место, но глаза закрываются сами собой, без чужого ведома.

– Надо сказать Ханако, что я не пойду, – она зевает и мысли разбегаются в стороны как солнечные зайчики. – На следующий урок.

Девушка думала о необычной реакции Тамоко-сан, которая заметила перемены в поведении ученицы. Она думала стоит ли ей говорить о причине, но тут же отказалась от этой затеи. Вдруг медсестра подумает, что-то неправильное, не хотелось иметь проблем.

Мегуми бормочет глупости даже во сне, но вернувшемуся к тому времени призраку больше всего понравилась та версия, что прикосновениями он накладывает свои злые призрачные заклятия.

Мальчик тихо смеётся и смотрит на сопящую фигурку, прижавшую к себе портфель. Дотрагивается до чужой руки, стараясь разжать, но лишь туманно улыбается. Глупости, наверное, но тепло доходит до самых кончиков пальцев.

Прикосновения заполняли голову ватой со вкусом клубники, не оставляя места на остальные мысли. Да и зачем ему оправдываться: вместе веселее и родней. Призрак чувствует, как горят от смущения его холодные щеки. Глупости, наверное. Друг садится рядом и задумчиво смотрит на девочку. С каждым днем она становится дороже, тем больше не хочется ей навредить и хочется защищать.

Нарушать чужие границы не составляет никакого труда, когда все сходит с рук, наивно думал мальчишка. Правда обида Нэнэ Ясиро не сходила, не отстирывалась даже самым едким отбеливателем, вот ведь.

Девчонка!

Дурочка, прощающая всё, даже обидные шутки в попытке разрядить обстановку в призрачном сердце (и только в нем, она редко выходит из родных краёв). За это становится совестно: дуется, злится, ударит даже, но потом, уже после, все равно улыбается ему.

Но сейчас он не может ни потрясти её за плечо, ни позвать девочку оттого, что смотрит как вздымаются и опускаются её плечи. Вот бы послушать его ближе, обнять, но совесть не даёт ему сделать ни то, ни другое. Надо ведь разбудить её, а то проспит до ночи и не простит – закроют же школу, и она останется в ней одиноким. Почти одиночного.

Мальчик кладет свою руку рядом с чужой, все также измеряя: ручки у нее действительно маленькие и худые. Правда ладошки у Мегуми грубее, чем ожидалось: осталась царапина от шипов какого-то цветка, на пальце правее шрам от кухонного ножа, а на другой руке ожог.

И он догадывался откуда эти царапины.

Одно не даёт покоя, так что он оглядывается пугливо на спящую девочку и невесомо проскальзывает рядом: притянуть руку он не может – разбудит, так что сам тянется ближе, накладывая заклятие на недавний ожог. Оставляет красный, видимый только ему, узор и мысленно просит прощения.

За всё.

Эгоистично, но, наверное, все призраки цепляются как репейные липучки к тем, кто им дорог, ведь терять что-то вновь невыносимо. Цепляются своими ручками и впиваются когтями, но Ханако не может.

Хочет очень сильно, но разве он позволит себе навредить ей?

Глаза у Ясиро тоже большие, и не нужно даже думать о другом. Большие и светлые, а радужка такая теплого цвета.

«Из-за таких глаз ей и розовые очки не нужны!» – улыбается с нежностью призрак, пока не отстраняется. Его глаза тоже большие и золотые такие, стеклышки, переливаются в вечернем солнце, блестят улыбчиво в ответ. Правда большие они не сами по себе, просто он испуганно и стыдливо смотрит в чужие удивленные глаза. Конечно, он мог бы отшутиться, отвлечь Мегуми своими шутками разной степени глупости, но не сейчас. Не сейчас, когда он хранит свое изнеженное под палящим