будет создание вакуолей не-коммуникации, выключателей, с целью ускользнуть от контроля»56. Да, для нас важны эти зоны непрозрачности, открытые полости, пустые промежутки, чёрные блоки в разграфлённой кибернетической власти. Нерегулярная война с Империей уже сегодня начинается в масштабе отдельных мест, отдельных битв, отдельных мятежей путём создания непрозрачных наступательных зон. Каждая такая зона будет одновременно и ядром операционной системы, где можно ставить эксперименты, оставаясь неуловимыми, и облаком, распространяющим панику на всю имперскую систему, скоординированной военной машиной и спонтанной подрывной деятельностью на всех уровнях. Размножение этих зон наступательной непрозрачности (ЗНН), усиление их взаимоотношений вызовут необратимую разбалансировку.

Чтобы понять, при каких условиях может «образовываться непрозрачность» как оружие и как прерыватель потоков, уместно в последний раз обратиться к внутренней критике кибернетической парадигмы. Для изменения состояния физической или общественной системы необходимо, чтобы беспорядок, отклонения от нормы были сконцентрированы в пространстве, реальном или виртуальном. Чтобы поведенческие флуктуации передавались дальше, они должны сперва достичь «критического размера», чью природу Пригожин и Стенгере описывают так: «Это связано с тем, что “внешний мир”, окружающая среда флуктуирующей области, всегда стремится погасить флуктуацию. Критический размер измеряет соотношение между тем объёмом, в котором происходят реакции, и площадью контакта, места сцепления. Следовательно, критический размер определяется конкуренцией между “интегративной силой” системы и химическими механизмами, усиливающими флуктуацию внутри флуктуирующего подпространства». Это означает, что распространение флуктуаций в системе обречено на провал без предварительного локального сцепления, без какого-то места, из которого поднявшиеся отклонения уже смогут поразить всю систему. Лоуренс ещё раз подтверждает: «Восстание должно иметь недоступную для атаки базу: место, защищённое не только от нападения, но и от страха нападения». Чтобы такое место существовало, необходима «независимость путей снабжения», без чего никакую войну вести нельзя. Вопрос базы является центральным для всякого восстания ещё и из-за самих принципов уравновешивания систем. С точки зрения кибернетики риск цепной реакции, угрожающей перевернуть систему, должен гаситься непосредственным окружением автономной зоны, где происходят флуктуации. Это означает, что контроль действует особенно эффективно в непосредственной близости от зон наступательной непрозрачности, которые создаются вокруг региона флуктуаций. Следовательно, размер базы должен быть тем больше, чем интенсивнее местный контроль.

Такие базы должны быть хорошо вписаны не только в пространство, но и в головы: «У арабского бунта, – объясняет Лоуренс, – они были в портах на Красном море, в пустыне и в умах людей, решившихся на него». Это и пространства, и образы мысли. Назовём их сферами плотности. Чтобы зоны наступательной непрозрачности создавались и укреплялись, нужны для начала такие сферы, которые бы соединяли между собой отклонения, служили бы рычагом, опрокидывали бы страх. Историческая Автономия – например, та группа, что существовала в Италии 1970-х, – это, как и возможная Автономия, лишь продолжающееся движение непоколебимых сфер плотности, которые воплощаются в виде непредставимых пространств, баз по отделению от общества. С этой точки зрения присвоение кибернетической критикой категории автономии – с производными понятиями самоорганизации, аутопойезиса, автореферентности, самопроизводства, самооценивания – это главный идеологический манёвр последних 20 лет. Через призму кибернетики самостоятельно назначать себе законы и производить субъективности никак не противоречит производству системы и её регуляции. Призывая десять лет назад к увеличению числа Временных автономных зон (TAZ) как в виртуальном, так и в реальном мире, Хаким Бей так и остался жертвой идеализма тех, кто хочет упразднить политику, даже не помыслив её. Он был вынужден отделить в этих зонах поле гедонических практик, «анархистского» выражения форм-жизни, от поля политического сопротивления, формы борьбы. Если у него автономия понимается как временная, то лишь потому, что для допущения её продолжительности нужно было бы представить себе борьбу, сопряжённую с жизнью, запланировать, например, передачу военных знаний. Либеральные анархисты вроде Бея сами не знают о той сфере сил, в которой их суверенитет призывает к действию, а их общественный договор без государства по сути своей постулирует идентичность всех существ, потому что в конечном счёте речь идёт о максимизации мирных удовольствий до конца времён. С одной стороны, TAZ определяются как «свободные анклавы», пространства, где законом выступает свобода, всё хорошее, Чудесное. С другой стороны, фрагменты, отделившиеся от мира, из которого они вышли, «складки» между реальностью и её кодированием, где они обосновались, должны образовываться лишь после серии «отказов». Провозглашая автономию как свойство индивидуальных или коллективных субъектов, эта «калифорнийская идеология» намеренно смешивает две несоизмеримые сферы: индивидуальную «самореализацию» и общественную «самоорганизацию». Всё оттого, что в истории философии автономия выступает как двусмысленное понятие, одновременно выражающее и освобождение от всего, что сковывает, и подчинение высшим природным законам, и потому она может идти на подпитку гибридных и переиначивающих построений «анархо-капиталистических» киборгов.

Автономия, о которой говорю я, имеет не временный и не сугубо оборонительный характер. Она – не характеристика сущностей, а само условие их становления. Она не исходит из предполагаемого единства Субъекта, а плодит множественности. Она не ограничивается нападением на оседлые формы власти, такие как Государство, чтобы потом кататься на её циркулирующих, «мобильных», «гибких» формах. Она сама находит способы и длиться, и перемещаться, и отступать, и атаковать, и открываться, и закрываться, связывать и немые тела, и голоса без тел. Это чередование она воспринимает как результат бесконечного эксперимента. «Автономия» означает, что мы даём расти тем мирам, которыми являемся. Империя, вооружённая кибернетикой, провозглашает автономию лишь для себя как для унитарной совокупной системы: и это вынуждает её уничтожать автономию во всём, что ей чужеродно. Мы говорим, что автономия – для всех, и что борьба за автономию должна усилиться. Форма, которую обретает гражданская война сейчас, это прежде всего борьба против монополии на автономию. И эти эксперименты станут «плодотворным хаосом», коммунизмом, концом кибернетической гипотезы.

Примечания

1 Цит. по: Лиотар Ж.-Ф. Либидинальная экономика ⁄ Пер. с фр. B. Е. Лапицкого. М.; СПб.: Изда-во Института Гайдара, 2018. C. 363.

2 Цит. по: Делёз Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения ⁄ Пер. с фр. Я.И. Свирского, науч. ред. В.Ю. Кузнецова. Екатеринбург: У-Фактория; М.: Астрель, 2010. С. 794.

3 Цит. по: Фуко М. Герменевтика субъекта: Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1981–1982 учебном году ⁄ Пер. с фр. А.Г. Погоняйло. СПб.: Наука, 2007. С. 275–276.

4 Моль приводит здесь несколько изменённую цит. из стих-я С. Малларме «Гробница Эдгара По» (1876). В пер. И. Анненского эта строчка звучит так: «Лишь в смерти ставший тем, чем был он изначала», см.: Анненский И.Ф. Избр. произв. ⁄ Сост. и вступ. ст. А. Фёдорова. Л.: Худож. лит-ра, 1988. С. 232.

5 Указанное определение – подзаголовок кн. Винера, см.: Винер