и на восток, также открыть, таким образом, дорогу к мировой революции. Вторая – подступы к созданию коалиции России и Германии, что привело в дальнейшем к Рапалльским соглашениям»[195]. Особенно радикальные силы в Советском государстве, представленные Львом Троцким, хотя и стремились к насильственному «преобразованию» Польши, но это не означало, что это было мнением остальной части Советского руководства.

Ю.В. Иванов в очерках истории советско-польских отношений подчеркивал, что советское руководство и НКИД после войны всячески старалось навести мосты с Польшей в области политики, торговли и культуры. Автор пишет следующее: «Предпринимались также усилия по нормализации связей в различных областях».

В итоге, единственное, что затронуло оживление советско-польских отношений в полном объеме в 20-е годы это культура. Инициатива в этом вопросе всегда исходила от Москвы. После установления дипломатических отношений в 1921 году и подписания мирного договора Россия наметила и ряд других практических шагов, в частности, расширение торговых связей. Как правило, эти вопросы выносились на рассмотрение Политбюро ЦК партии большевиков.

На Политбюро от 15 июня 1923 года была утверждена программа действий в отношении Польши. Решили путём заключения выгодного для польской стороны торгового договора наладить экономические связи. Представить Польше ряд льгот, исключить взаимные претензии по мирному договору и прочее.

Созданная решением ЦК РКП(б) польская комиссия 13 июля 1925 года принимает решение разработать проект объединения криворожской руды и польского угля, чтобы заинтересовать Польшу в сближении с Россией. Также предлагалось расширить культурные и деловые связи. Но заинтересовать Польшу не удалось. Переговоры затянулись на долгое время и трудовой договор был подписан только в феврале 1939 года[196].

Что касается культурных связей, то их некоторое оживление началось примерно с 1927 года, когда советские исполнители приняли участие в международном конкурсе имени Ф. Шопена в Варшаве, победителем которого стал Л. Оборин. В 1927 году Польшу посещают В. В. Маяковский, И. Г. Эренбург, Л. Н. Сейфуллина, в 1929 году – режиссёр Московского театра для детей Н. И. Сац, в 1931 году – Б. А. Пильняк, а в 1934 году – И. В. Ильинский. В 30-е годы на гастроли в Польшу выезжали М. П. Максакова, Д. Ф. Ойстрах, В. В. Барсова.

Надо отметить, что культурные связи не были постоянными. Они неоднократно прерывались по инициативе польской стороны. А в 1936 году Польша вовсе прекратила общение в сфере культурных связей.

Варшава продолжала действия по сколачиванию и укреплению блока государств, образовавшихся из окраин бывшей царской России, главным образом, из западных губерний (Латвия, Литва, Эстония, отчасти Польша и Финляндия). В 1926 году Польша отклонила предложение о заключении договора о ненападении. Особую тревогу вызвал военный переворот в Польше в мае 1926 года. К власти пришёл Ю.Пилсудский на волне победителя в войне 1920 года. Это было воспринято большевиками, как возникновение реальной военной угрозы со стороны Польши.

Не могли не способствовать ухудшению отношений между странами и явные провокации против дипломатических и консульских представительств СССР в Польше. Это убийство полномочного представителя СССР П. Л. Войкова в 1927 году, совершённое деятелем российской Белой эмиграции Б.С.Кавердой на вокзале в Варшаве. Покушение на торгового представителя СССР А. С. Лизарёва в 1928 году, попытка взрыва полпредства СССР в 1930 году, систематические провокации против консульства Советского Союза в городе Львове. Москва неоднократно указывала польскому правительству на недопустимость экстремизма.

Как свидетельствуют документы того времени, в двадцатые годы, оценивая международное положение страны, НКИД и руководство СССР вполне допускали угрозу военного нападения со стороны Польши. Достаточно обратиться к документам полпредства СССР в Варшаве и к материалам партии и советского правительства исследуемого периода. Например, возможность угрозы нападения Польши на Советский Союз явно просматривается в записке, которую отправил на имя И.В.Сталина 25 июля 1926 года член Коллегии НКИД СССР С.И.Аралов[197].В письме отправленном из польского представительства Советского Союза его полпредом Д.В.Богомоловым в адрес НКИД СССР 12 июня 1928 года прямо указывалось на возможность нападения Польши уже осенью 1928 года или предположительно в 1929 году[198].

Несмотря на сложную политическую обстановку, на нагнетание психоза и возможности военного вмешательства директивы НКИД СССР были достаточно сдержанными. Интересно в этом отношении письмо члена коллегии НКИД СССР Б.С.Стомонякова полпреду в Польше Д.В.Богомолову от 22 июня 1929 года. Б.С.Стомоняков писал:

«Мы подвергли сегодня, совместно с работниками Отдела Прибалтики и Польши, пересмотру нашу тактику в отношении Польши в связи с изменениями в соотношении сил, которые принесли события последних месяцев и в особенности падение английских консерваторов. Мы пришли при этом к заключению, что, оставляя по-прежнему в полной силе нашу основную линию разоблачения элементов агрессивности и авантюризма в польской политике в отношении СССР, мы должны сделать, с одной стороны, более сдержанным тон нашего реагирования и, с другой стороны, – сократить размеры нашего реагирования на факты внутренней и внешней политики Польши»[199].

Одной из самых болезненных тем в вопросе советско-польских отношений является факт гибели тысяч советских военнопленных в польских лагерях. В течение семидесяти лет данная проблема оставалась белым пятном для истории. Но в начале 90-х годов исследователям был открыт доступ в архивы и на основании ранее засекреченных документов начали открываться детали той трагедии. Польская сторона тоже пыталась и выдвинуть свои претензии в связи с расстрелом двадцати тысяч польских офицеров в Катынском лесу, но в ответ получила протест со стороны наших историков.

Одной из первых статей, посвященная пленным советским военнослужащим в польских лагерях смерти[200], была опубликована в 1993 году в Военно-историческом журнале Юрием Васильевичем Ивановым. В своей статье «Красноармейцы в аду польских концлагерей», на основании вновь открытых документов, автор обвиняет польскую сторону в бесчеловечном отношении поляков к пленным красноармейцам и командирам Красной Армии, а также делает вывод о том, что совершенно справедливым будет потребовать у польской правительства подробной, а главное правдивой информации, насчет условий содержания российских граждан и куда исчезли тысячи наших соотечественников, прошедших ад плена.

Польские историки соглашались освятить данное преступление, но очень часто приводимые цифры погибших в лагерях и факты, подтверждающие преступления в обращении с красноармейцами, фальсифицировались и не обладали должной объективностью. Через двадцать лет после написания данной статьи, в своих свежих очерках, Ю.В. Иванов отметит, что гибель советских военнопленных сопоставима с трагедией расстрела польских офицеров в Катыне, и является общей трагедией двух стран, хотя гибель советских военнопленных и расстрел польских офицеров – это разные проблемы[201].

Данный подход послужил бы примирению России и Польши, через осознание двусторонних ошибок, если же расстрел польских офицеров в 1940