Гремела округа раскатами, в паре километров кто-то умирал. Горел огонек в консервной банке, из провала пола и щелей в фанере дуло холодом, хозяин сидел на стуле напротив, почти невидимый в полумраке. Ольга полулежала на старом диване, накрытая пропахшим дымом и чем-то кислым овчинном тулупом. Слова чеченца круглыми шарами заплывали в сознание и там лопались разными цветами.　

— А еще есть три русских, прячутся здесь, в гаражах. Солдаты. От своих сбежали, а наши их пока не нашли. Бабушка Оля их подкармливает, чем может. Так что и твой сын, может, где-то прячется. Ладно, отдыхай. Завтра поедешь к своим. Помни, если рядом прилетит, быстро в коридор, ползком от окон…　

Ночью, под гул раскатов, Ольге приснился сон. Вернее, это был не сон, а видение. Ей казалось, что она вообще не спала. Она увидела себя возле подъезда своего дома в Томске, а возле нее, виляя хвостом, крутилась большая черная собака. Ольга гладила ее по шерсти, чесала за ухом и приговаривала: «Ну и что ты — кушала тетю, кушала дядю?» — и собака, повизгивая, смотрела на нее своими большими собачьими глазами. Затем в сон пришли бледные красноватые огоньки трассеров. Они летали, кружились и танцевали на улице.　

А потом в темную комнату в Грозном пришел Алеша. Ему было лет пять. В руках он держал серого котенка. Ольга помнила его — когда-то Леша притащил этого котенка домой. У котенка было что-то с желудком — все, что съедалось, тут же выходило вон. У него слезились глаза, в уголках глаз собирался желтый налет, он еле стоял на дрожащих лапах и жалобно мяукал. Ольга лечила его каждый день. Раздавив таблетку тетрациклина, она ложечкой вливала раствор ему в пасть, промывала глаза настоем ромашки, но котенок все равно умер, и его похоронили во дворе в коробочке. Сейчас он сидел на руках у сына и молча смотрел на нее. И Алеша молчал.　

Ольга бросилась к сыну, сшибая столик, прижав его к себе вместе с котенком. Плакала и не могла наплакаться… Потом плыла куда-то, в солнечный свет и смех детей.

Тем хуже было пробуждение. За окном близко ахнуло. С потолка посыпалась побелка, Ольга мгновенно села на диване, разом оказавшись в темной квартире без света и сына.　

— Проснулась? — показался в полумраке силуэт хозяина. — Можешь умыться, там в ведре. Сейчас чуть прекратят стрелять, и поедем. Ночь хорошо прошла, тихо.　

— Скажите, а почему вы не уезжаете? — спросила Ольга, вставая с дивана, медленно возвращаясь в реальность.　

— А куда мне ехать? Здесь мой дом, моя земля, — ответил чеченец. — Да и… Чтобы уехать, деньги нужны, хотя бы на билет, а у меня и на хлеб нету, на пачку сигарет. Где их взять? Аллах милостив, как-нибудь проживу. Зря вы, русские, сюда пришли. Даже если всё с землей сровняете, камни вам будут в спину стрелять… Ладно, вроде тихо. Пойдем вниз, сейчас машина придет.　

Когда они выходили из квартиры, Ольга незаметно оставила на столике перед диваном двадцать долларов. Российских денег у нее почти не оставалось, пришлось положить доллары подруги, но она была рада, что сделала это. Он вернется домой, найдет их и купит себе много хлеба и сигарет, а может, даже билет на Моздок. И помянет ее добрым словом. Хорошо, когда есть что давать.　

На улице их ждали синие «Жигули», где сидели водитель и заросший черной щетиной Муса, который добил обгоревшего офицера. Все хотели ей помочь. В начале войны многие помогали. Потом — нет. Когда петляли по скверным пустым улицам, Ольга увидела в окошке странную картину. Горел частный дом, а возле горящего, стреляющего искрами дома танцевал лезгинку голый по пояс босой чеченец. Вокруг никого не было. Он танцевал для себя.　

— Видно, ночью в дом попали. Может, семья погибла. Теперь он пойдет воевать, — сказал сидящий на переднем сиденье Муса.　

Картинки войны… Таких картинок было много на каждой улице, в каждом дворе. Ольга не видела, но в двух кварталах от нее находился дом престарелых, где проживали в основном русские старики. Сейчас там на кроватях, в коридорах лежали разлагающиеся мертвые. В подвалах прятались матери с детьми. Когда было тихо, черные от грязи, тенями они бродили со своими детьми в поисках еды и воды; из щепок оконных рам учились разжигать костер, лазили по развалинам разбитых аптек в поисках жаропонижающего для ребенка.　

По соседним улицам ходила молодая женщина-чеченка с шестилетним чернявым сыном. В их дом было прямое попадание, ничего не осталось. От страха мальчик сошел с ума, перестав реагировать на окружающий мир. Муж сказал: «Ты мне родила больного» — и бросил их. Мать с ребенком скиталась по всем окрестным подвалам, жили в развалинах в снегу. Обычно мальчик вел себя тихо, но как только слышались выстрелы или поблизости ехали танки, начинал биться в истерике и вырывался от матери, царапая ей лицо и кусая до крови руки. Не в силах оставить больного сына, она выла в небо.

Раньше Ольга, как и многие, думала, что несет по жизни тяжелый крест, но на самом деле несла пустоту, бескрестие, а настоящего креста лучше и не знать.　

Совсем недалеко, на улице 8 Марта, куда изначально шла Ольга, находился дом для слабовидящих. Штурмуя город, о слепых, конечно, никто не думал — не до них было. Когда разбежался персонал, брошенные слепые бродили по всей округе, трогая на ощупь развалины, ища людского милосердия, без которого им не жить, но погибали от перекрестного огня на улицах.　

Не видела всего этого Ольга, и хорошо, что не видела. Ей хватило своего, иначе психика могла не выдержать.　

Между тем «Жигули» подъехали к аэропорту Северный.　

— Слушай, женщина, — обернулся к ней Муса. Мы близко не подъедем. Расстреляют машину. Высадим тебя поблизости, и иди к КПП. Они там стреляют во все, что движется, поэтому руки держи открытыми и кричи по-русски. Да поможет тебе Всевышний…　

Спустя двадцать минут на позиции, держащей под контролем дорогу к аэропорту Грозный-Северный, наблюдатель заметил идущую прямо на них одинокую женщину. Женщина шла по дороге, держа руки чуть поднятыми.　

— Михалыч, движение в нашу сторону. Баба какая-то идет, — сказал солдат, рассматривая женщину в прицел крупнокалиберного пулемета.

— Дай посмотрю. — Круглолицый, помятый прапорщик взял снайперскую винтовку и уткнулся в прицел. Оптика приблизила лицо женщины, она шла с непокрытой головой.