Шрифт:
Закладка:
Приемные покои Фатимы-Султан были украшены живописью и цветочными узорами: на стенах можно было видеть, как махараджа в сопровождении свиты едет на большом слоне, охоту татарских ханов на оленей, цветущие сады. В окна мастера вставили разноцветные стеклышки и когда солнце било в них весь зал озарялся радужным сиянием. За перегородкой музыканты играли на сазе, думбре и курае протяжную заунывную мелодию, выражавшую вековую тюркскую тоску по привольным степям, а двенадцать арабских танцовщиц кружились ровным кругом на большом бухарском ковре под эту музыку.
Маша подивилась тому, что у арабских плясуний лица закрытые, а животы голые, и это зимой-то! – но вскоре снова задумалась о своей нелегкой судьбе. С нею соседки – жены знатных беев - избегали общаться, она сидела на отшибе, как чужая на этом празднике жизни, и было непонятно зачем Фатима-Султан пригласила ее сюда. Явно не к добру, но с какой целью султанша хотела видеть ее дочь воеводы Плещеева все еще не могла понять.
Вдруг возник переполох какой бывает, когда единственный петух заходит в переполненный курятник, и мирно дремавшие до того куры испуганно кудахчут и мечутся, пытаясь избежать напора воинственного самца. Некоторые женщины помоложе в волнении спрятали свои лица за широким рукавом бархатных платьев, старухи неодобрительно поджали губы, а ханские наложницы, наоборот, радостно подались вперед, стараясь изо всех сил обратить на себя внимание вошедшего молодого мужчины.
- Зачем пожаловал сюда, Сеид? – недовольно спросила Фатима-Султан у внезапно нагрянувшего сына. – Ты же собирался на охоту!!!
- Передумал, когда узнал какое ты затеваешь пышное застолье, Энкей(мамочка), - небрежно ответил матери хан Ильдар и несколько раз подбросил в воздухе весело визжащего малыша Карима. – Неужели у тебя не найдется для меня куска моей любимой конской колбасы?
- В моих покоях находятся много посторонних женщин, - с нажимом произнесла султанша, намекая на то, что сыну нужно удалиться с затеянного ею пира.
- Не беда, холостому мужчине можно находиться среди женщин в праздник Каз Омэсе, обычай это допускает, - не растерялся молодой хан. Он взял у матери две шелковые подушки, небрежно бросил их на нижнюю ступеньку ее тронного возвышения и улегся на них, выражая свое намерение насладиться пиром, танцами и песнями.
Фатима-Султан молча надулась как делала каждый раз, когда что-то у нее шло не по плану, но открыто возражать сыну, полноправному властителю своего царства не решилась. Она подала знак главному евнуху и две невольницы проворно поставили перед молодым ханом поднос, полный яств. Сладкоголосая певица тем временем начала петь с некоторым придыханием:
В поисках гусиных крыльев
К берегу спустилась я.
Только о тебе все мысли,
Вдоль по берегу бродя.
Гусиные перья посчитала,
Когда они махали крылами.
на кого же мне взглянуть,
когда я так тоскую, тебя любя.
Когда гусь бьет крылом,
его пух уносит ветер.
А девичья любовь
Остается навсегда. Да, навсегда!
Слушая любовную песню, хан Ильдар грыз крепкими зубами баранье жареное ребро и посматривал на ту, ради которой вторгся к матери без ее предварительного позволения – на русскую девицу, по-прежнему упорно скрывающую свое лицо. Правда, фата сегодня была короче для удобства приема пищи, и молодой хан мог полюбоваться округлым девичьим подбородком и небольшими губками в форме сердечка. А руки у Марии Плещеевой, мнущей шелковый платочек, были тонкие, изящные – настоящие руки знатной девицы, не знающие тяжелой работы и украшенные дорогими кольцами! Сладко, сладко было представлять, что это она поет татарскую песню «Гусиное перо», обращаясь к нему с признанием. Он никогда ее не видел, однако верил без всяких сомнений в ее красоту. Не вняла она его предостережениям, не уехала из Касимова, но сейчас молодой хан был этому безумно рад, любовные чары околдовывали его незаметно для него самого.
Громоздкая фигура Кизляр-аги заслонила от глаз Ильдара любезную его сердцу девицу. Он недовольно поморщился, собираясь прогнать прочь назойливого главного евнуха, но тут же оставил это намерение. Маша, послушная велению, переданного ей через Кизляр-агу, встала из-за своего столика и подошла к ковровому возвышению Фатимы-Султан.
- Мария Никифоровна, знаю, что в Московии любят пить крепленое вино, и чтобы ты ни в чем не испытывала нужды, жалую тебе чарку этого напитка, - любезно произнесла султанша, и по ее знаку молодой евнух поднес девушке небольшой поднос с серебряной чаркой, накрытой зеленой парчой.
Маша невольно вздрогнула – произошло то, о чем ее предупреждал молодой касимовский царь, она удостоилась сомнительной «милости Фатимы», которая на этот раз состояла из смертельной отравы. Отказаться от нее она не могла, ее просто предадут в руки палачей, и перед смертью ей придется пережить дополнительные муки за то, что она оскорбила владычицу, отвергнув ее «угощение». Маше ничего не оставалось как распрощаться со своей слишком молодой и короткой жизнью на пиру татарской властительницы, и она, стараясь сохранить внешнее достоинство, низко поклонилась Фатиме-Султан и произнесла, протягивая руку к подносу:
- Благодарствую за угощение, милостивая царица!
Но еще один любитель крепкого вина опередил ее.
- Нет, дочь Плещеева, позволь мне выпить вино и совершить с тобой поцелуйный обряд, - вскричал молодой касимовский царь, перехватив у нее серебряную чарку.
- Я должна отдать тебе свое вино, владыка Ильдар? – переспросила, уже ничего не понимая Маша.
- А разве ты не хочешь отдать мне его и просто поцеловаться со мной, Мария Никифоровна? - с поддразнивающей улыбкой спросил у нее молодой татарин. Он знал, что такой напиток добра его телу не принесет, однако всю жизнь принимал противоядие во избежание отравления врагами и надеялся, что от одной чарки яда не умрет. А вот для Марии Плещеевой подобное угощение означало верную смерть, отказ же от него означал смерть мучительную.
- Сын мой, правоверному мусульманину не подобает пить вино! – воскликнула, обретя дар речи Фатима Султан. Но ее попытка вмешаться в ход событий и остановить безрассудного сына ни к
