бывает сложно, особенно у тех, кто был в питомнике долго. Такие, бывает, остаются рядом месяцами, пока их не прогонит недостаток корма или территории — или желание завести семью. Но большинство всё-таки уходит, поддаваясь зову весны. Потому в это время так хорошо прощаться.

Йосса водит головой, едва заметно серебрясь в сумерках. Его затопило птичьим многоголосьем, огнями, властным духом свободы и весны. Вопросительно взглядывает на Гриз, и та кивает — иди. Тень поворачивается — и обращается в своё имя. Пропадает за кустами, отправляясь на север.

Скоро можно провожать остальных. Раны зажили, сознания спокойны — йоссы не проявляют агрессии даже к тому, кто однажды едва не отправил их За Черту. Впрочем, Гриз и Аманда постарались, чтобы это не осталось у них в памяти: клетка у Скорпионовых Гор, ободранные туши собратьев вместо еды, кровавое побоище с людьми, и собаками, и лошадями, и потом…

Алая повесть, написанная серебристым лезвием по белому снегу. Гриз заставляет себя не тереть ладонь и не думать, не думать, не думать о сиянии лезвия и алом, обжигающем зове нитей. Тогда зацепится, потянется иное — багряная ледяная зыбь, хриплые крики тётки Креллы: «Меня заполнили! Заполнили!!» — и бегущее по венам пламя, падение в кровавое море, в тёмную бездну Смутных Троп, и видения, и голоса.

Весна — время прощаться и отпускать. Если бы только всё было отпустить так просто.

Вечер густо-сиреневый, перемешанный с полыхающим закатом — словно на краю неба загорелся огромный феникс. Весенние травы нагреты солнцем. И светляки-гроздевики начинают свой танец.

Она идёт по тропам весны. Ускоряя и ускоряя шаг. Пытаясь сбежать от того, что надёжно скрыто в подвалах её крепости. А весенние тропы спутываются под ногами, и паутина в каплях лёгкого дождя наливается огнём заката, и невольно дышишь слишком глубоко и часто, когда — не должна.

Не со всем и со всеми можно попрощаться. Не всё — сразу отпустить.

Не все звери хотят уходить. Слышали бы это защитники природы, которые временами наведываются в питомник или пишут полные угроз письма. «Вы порабощаете зверей, держите их в клетках, вы, бесчеловечные…». Защитникам природы никогда не приходилось уговаривать выйти из клетки молодого огнедышащего кербера, почти убитого уцепами. Или виверния, которому нравится вкусная еда и безопасность после голода и схваток с более сильными самцами. Или алапарда, который полюбил Мел.

Впрочем, его тоже позвала весна, пять дней назад… или четыре? Весна, просто весна, Гриз, ничего больше. Сочащиеся запахами поры земли. Потеря равновесия. И звонкие игры, зовущие песни зверей в пьяном воздухе. Гарпии воркуют на поляне, покусывая друг друга; алапарды рычат и бьются за внимание самок; таясты начинают свои игры с хвостами…

Весеннее безумие напитывает лес, влезает под кожу. Выворачивает наизнанку мысли, сбивает дыхание. Обнажает мясное, алое, бесстыдное.

Весна — время, которое не любят варги.

Питомник звенит от желания, брачные призывы несутся из каждой клетки, и когда ты входишь в единение по сотне раз в день… Бег по тропам весны не помогает — страсть плещется среди деревьев, и можно хоть по пять раз за день окунаться в холодные речные воды: разотрись докрасна жёстким полотенцем, натяни одежду — через полчаса всё равно накатит.

Слабость, истома, мысли плавают вир знает где, и хочется только — лечь на поляне, приминая душистые цветы, и дышать, плавясь под солнцем, и чтобы горячие пальцы… чтобы… рядом…

— Положительные моменты, ч-чёрт, — хмыкает Гриз, когда понимает, что пронеслась через половину закрытой части. Одна и радость: можно провожать несколько раз за вечер, прощаться — и стрелой нестись назад, забивая весенний набат в крови усталостью. Как когда-то в общине.

Пузырёк под пальцами отвратительно тёплый. «Охладилка» Аманды лучше общинных зелий: нужно меньше, да и работает получше, иначе бы совсем… Гриз старается дышать медленно и размеренно, отвлечься и закрыться, и не впускать в себя мир — лесной, шуршащий, напитанный властным зовом.

Нельзя постоянно лакать «охладилку». Потеря скорости и концентрации, проблемы со сном… У каждого зелья своя цена. И непонятно, что выкинет Дар: после того падения на Смутные Тропы он приобрёл болезненную чувствительность. Сны полны тенями, тенями, видениями и криками. И если бы только Янист…

Она встряхивает головой. Вполголоса клянёт неуёмную шпильку — снова сбежала из волос. Пузырёк занимает своё место в кармане. Гриз останавливается у старого вира — того, что мёртв уже столетие. И сворачивает не на восток, к питомнику, а на север, в лес.

До Старой Плакуньи отсюда не больше мили. Время поздороваться наконец.

Плакунья — непризнанная королева открытой части питомника. Древняя и редкая ива-ручейник в незапамятные времена вросла в русло старого, заболоченного ручья. Впилась присосками-корнями, раскинула узловатые руки — и выпила широкую полосу коричневатой воды, очистив её. И заплакала кристально чистыми, ледяными струями воды — с каждой голубовато-серебристой ветви. Струи бьются об переплетение корней, проливаются с пригорка в озерцо, всё более широкое и глубокое с каждым днём.

Старая Плакунья радушна, и в летний зной рядом с ней всегда полно зверей. Но сейчас все слишком рады теплу и слишком заняты брачными призывами.

«К на-а-а-ам! К на-а-а-а-ам!» — стонут одуревшие скрогги в чаще. «Зде-е-е-есь! Зде-е-е-есь!» — голосят бескрылки мили за две. И над всем летит отчаянный, томный призыв самки алапарда: «И-э-э-эй! Возьми-и-и-и!»

Скинуть одежду, шагнуть под буйные по весне струи, отмыться от приставучих весенних запахов…

Вокруг Плакуньи — густая сень зелени: это её дочери, которые силятся сбежать в лес от строгой матушки. Гриз похлопывает одну по стволу и торопится в прохладу их листьев.

Мерный шум вечного дождя впереди. Убаюкивает, умиротворяет. Словно заманивает. «Приди, — поют струны воды, и из крови им откликается весна. — Приди же…»

За время, что Гриз не была здесь, Старая Плакунья раскинула ветви шире. Причесала голубовато-зелёные косы. Струит лёд с обворожительным шелестом. Луна — бесстыдная купальщица, растрепала свой свет по струям воды. И они потекли светлым мёдом. И гроздевики роятся вокруг окрестных ив — творят светлячью любовь. Мигают, будто блуждающие огни.

Ведущие в ловушку.

Ловушкой пахнут медовые воды, к которым тянется её рука. Беспечно. Бездумно.

О чём же ты могла забыть, Гриз? Может быть, о том, как давно ты сюда не приходила?

Или что не ты одна знаешь об этом месте.

Тень сперва почти незаметна среди ветвей и струй воды. Потом делает шаг, проступая из напитанных луной вод. Обретая плоть.

Человек стоит с закрытыми глазами, в профиль к Гриз. Наполовину погружённый в текучесть воды и