Вадим направился на Софийскую набережную. Возле Каменного моста стояли дежурные от «Дворецстроя»: проход повсюду был строго ограничен. Но его как сотрудника Управления строительства Дворца Советов пропустили. Посоветовали только прибавить шагу, потому что времени до взрыва осталось мало.

Еще издали он заметил большую толпу. Над ней клубился пар, разносился гул голосов, который нарастал по мере приближения Вадима. Плохо одетые люди спасались от холода извечным способом: притопывали ногами в разбитых валенках, похлопывали себя по бокам и по ляжкам рукавицами, по-черепашьи втягивали головы в облезлые воротники. Не слышно было в толпе шуток-прибауток и веселого беззлобного подтачивания, на которые говорливые москвичи большие охотники.

Подойдя к народу, Вадим увидел группу прилично одетых пожилых мужчин. Посредине возвышался статный бородач, по-видимому, из духовенства. Напевно, по-церковному, он по памяти читал царский манифест в честь сооружения Храма Христа: «Да простоит сей храм многие веки, и да курится в нем перед святым престолом божьим кадило благодарности до позднейших родов, вместе с любовью и подражанием к делам их предков…»

У Вадима навернулись слезы. Он прокашлялся и пошел дальше. Увидел нищенку с бородавкой на подбородке. Это была Филимоновна, имевшая когда-то место на паперти Храма Христа и кормившаяся подаянием. Подле нищенки стояли несколько старых женщин и мужчин. Один остроносый, в кожаной шапке, отороченной смушкой, другой, похожий на замоскворецкого мясника: красно-сизые щеки, раздутые ноздри и тяжелые ручищи…

Нищенка причитала о конце света: «… И пойдет брат на брата и сын на отца. Храмы божий порушат до основания! И настанут тогда последние времена!»

Закутанные в платки старушки тяжело вздыхали, плакали, крестились и скорбно смотрели на обреченный Храм Христа.

- Нехристи! Басурманы окаянные! - ругался человек, похожий на мясника. - Я бы их всех!…

Благообразный мужчина в смушковой шапке возмущался рассудительно:

- Не знают, что творят. Где же им понять, что во всей Европе другого такого Храма не сыскать.

Молодой инженер Шувалов, оказавшийся поблизости, непрощенно вмешался в разговор:

- Зачем преувеличиваете, товарищ? Архитектор Иофан говорит, что большой архитектурной ценности Храм не представляет.

К непрошеному собеседнику сразу обернулись сердитые и злобные лица.

- Антихрист окаянный, - завопила нищенка со своего ящика. - Миряне, я его своими глазами у Храма Христа видела! Он у них начальник.

Шувалов растерялся.

Раздувая ноздри еще больше, на него стал надвигаться замоскворецкий мясник, за ним следом две старушки, потрясая клюками.

Чем бы закончился этот разговор с мирянами, не окажись подле Вадима и еще нескольких сослуживцев.

Спрятавшись за них, Шувалов дрожащей рукой достал из нагрудного кармана часы на ремешке и провозгласил, чтобы сразу ретироваться:

- Ба! Да ведь две минуты остается!

Стоявшие на набережной люди поспешно повернулись к Храму.

Вадиму трудно было поверить, что Храму осталось стоять всего две минуты. И тогда, окидывая прощальным взглядом обреченный Храм, он вспомнил стихотворение, ходившее на днях по рукам, посвященное Храму Христа.

Прощай, хранитель русской славы,

Великолепный Храм Христа,

Наш великан золотоглавый,

Что над столицею блистал.

По гениальной мысли Тона,

Ты был в величии простой,

Твоя алмазная корона

Горела солнцем над Москвой.

Венчанных славою героев

Россия отдала векам,

Христу Спасителю построив

В сердцах нерукотворный Храм.

На кремлевской башне начали бить куранты. Ветер доносил расплывчатые, рыдающие прощальные звуки колокола. В это же время с Боровицкого холма за взрывом Храма в бинокль наблюдал глава «социалистического переустройства Москвы» Лазарь Каганович. Весь цивилизованный мир тогда услышал, как он презрительно процедил: «Задерем подол матушки Руси!»

Словно крыльями, размахивая оборванными руками кацавейки, нищенка на набережной сорвалась вновь с ящика.

- Православные! Не допустите! Не…

И тут грянул оглушительный гром! Все вокруг содрогнулось от ударной волны. Толпа инстинктивно шарахнулась назад и замерла в оцепенении… Нищенка упала на колени и уткнулась лицом в снег. Вадим стоял неподвижно в подавленном состоянии. За рекой, вздымаясь и клубясь, разрасталось огромное грибообразное облако, заволакивая белесой вуалью близлежащие дома.

Но вот пелена стала рассеиваться, медленно опускаясь и покрывая мелкой известковой пылью притихшие кварталы древнего Чертолья, оседая на крышах домов, на заснеженных улицах, на ледовом лоне Москвы-реки. И тут совсем неожиданно стали проступать величественные очертания по-прежнему стоявшего на своем месте Храма.

Люди не верили своим глазам… Но все отчетливей выделялись контуры уцелевшего Храма Христа! Он стоял на том же месте!

В толпе людей на набережной послышались возгласы: «Стоит! Оборонил Господь!» Многие судорожно крестились, истерически бормотали молитвы, стонали и плакали. Другие восклицали:

- Высится! Во славу Христа!

- Явил Господь силу свою!!! Уцелел Храм от козней антихристов!

Мостовиков и Шувалов в недоумении переглянулись.

- Очевидно, расчеты Союзвзрывпрома оказались неверны, - заметил Шувалов и направился к контрольному пункту связи, что находился неподалеку у Каменного моста. Дозвонился не сразу: руководитель спецотряда подрывников инженер Жевалкин рапортовал в это время «высокому» начальству в Кремле. Когда телефон освободился, техник Мотовилов сообщил то, что было известно ему от Жевалкина.

Вернувшись на набережную, Шувалов рассказал, что взорвали только один пилон. Барабан центрального купола стоит теперь, как таган, на трех оставшихся опорах.

Издали гигантское здание Храма казалось нетронутым. Хотя внутри разрушения были значительными. Но людям это было невдомек.

Подрывники готовились к следующему взрыву. Он прогремел, казалось, еще мощнее. Грохот потряс всю округу, вылетели стекла в окнах прилегающих домов. В небо гуще прежнего взметнулось пыльное облако.

Когда оно рассеялось, ликующие голоса вновь пробежали по толпе.

Храм стоял. Это явление вновь обескуражило инженеров. Шувалов опять отправился звонить по телефону Жевалкину.

А про мирян, ликующих на набережной, и говорить было нечего: они окончательно уверовали в чудо - в то, что сила Божья оказалась крепче дьявольского зелья - взрывчатки. Однако вскоре выяснилось, что рухнул второй пилон, каменный барабан теперь держался на двух диаметрально противоположных пилонах.

Постелив на снег обрывок половика, Филимоновна встала на колени и творила молитву, обратясь лицом к Храму.

Вадим Мостовиков не мог больше смотреть на разрушение Храма. Сославшись на недомогание, он резко повернулся и пошел в управление.

«Горе-спецы из Союзвзрывпрома, заложив под Храм семь тонн аммонала, даже разрушить-то не могут по-человечески», - возмущался он, поспешно шагая по скрипучему снегу, чтобы успеть до очередного взрыва скрыться в управлении.

По дороге под впечатлением варварского уничтожения Храма Вадим опять вернулся к мыслям, преследовавшим и терзавшим его с тех пор, как он впервые узнал о предстоящем сносе Храма. И тут неожиданно он принял решение: уйти с работы и устроиться на строительство метрополитена, работа там новая, интересная и, главное, не разрушительная,