этот вопрос, но некоторый свет на него проливает самоубийство другого поэта, той же эпохи, Владимира Маяковского, полностью отдавшего себя к свой талант на службу коммунистическому Молоху, опустошенного этим Молохом и погибшего в силу своего внутреннего опустошения…

Прошло полтора десятилетия, и в подсознательных глубинах выросших за это время новых поколений возродились позывы к тем же мотивам, к напевам арфы Давида. Страшные, потрясшие всю нацию годы Второй мировой войны всколыхнули в ней прежде всего ее патриотические чувства. Не за «светлое будущее коммунизма», но за родную страну, за тысячелетнюю вековую Русь. Святую Русь, встал нерушимой стеной весь русский народ – встал и тотчас же на его устах зазвучало неразрывное с русским национальным самосознанием имя Христова, имя Милостивого Спаса. Из народных глубин оно немедленно перенеслось в уста наиболее чутких, наиболее талантливых молодых поэтов и чудесно прозвучало даже в строках коммуниста К. Симонова:

Ты помнишь, Алеша,Дороги Смоленщины,Как шли бесконечные злые дожди,Как крынки несли нам усталые женщины.Прижав, как детей, от дождя их к груди.Как слезы они вытирали украдкою,Как вслед нам шептали: «Господь вас спаси»,И снова себя называли солдатками.Как встарь повелось на великой Руси!Слезами измеренный, больше чем верстами,Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз.Деревни, деревни, деревни с погостами —Как будто на них вся Россия слилась.Как будто за каждою русской околицейКрестом своих рук ограждая живыхВсем миром сойдясь, наши прадеды молятсяЗа в Бога не верящих внуков своих.

Не верящих ли? Можно ли приглушенную, загнанную в духовное подполье веру почитать за безверие? Неужели замолкла, окончательно замолкла арфа псалмопевца в душах и на устах новых, современных нам русских поэтов? Спросим снова их самих, спросим тех, кому Господь ниспослал счастливый жребий вырваться из плена коммунистического Молоха и заговорить полным голосом, от всего сердца. Спросим новых, народившихся уже в зарубежье поэтов, могущих и смеющих петь не под камертон коммунистической критики, но свободным духом и свободным голосом. Спросим и получим ответ.

Молчавший в период своего духовного плена, в СССР и заговоривший вырвавшись на волю, поэт Д. Кленовский[35] озаглавил свою первую книгу «Навстречу небу» и в ней, в форме, очень близкой к апокрифу первых веков христианства, рассказывает о пути, пройденном его музой, о вдохновенном пути к Господу.

В каком виде, в какой одежде при шла вдохновительница к нему, воспитанному в атмосфере атеизма и исторического материализма? Наложили ли эти мировоззрения свою печать на его душу и на порождаемое ею творчество? Вытравлены ли из его сердца светлые, святые образы сеятелей добра, воспринятые им в ранней юности?

Д. Кленовский пишет:

Когда апостол ИоаннВ ночи повествовал о Боге,Нежданной гостьей дальних странЯвилась муза на пороге.Блистательно обнажена,Она едва внимала Слову.Казалось, вот сейчас онаПокинет этот кров суровый.Но Слово зрело и цвело,Переливаясь теплой кровью.То мудростью спокойной жгло,То кроткой мучило любовью.И муза ближе подошлаИ, кутаясь в овечьи шкуры,На край убогого столаПрисела, девочкою хмурой.И длилась ночь. И пел рассказ.И незаметная дотолеМорщинка меж лучистых глазЛегла, чтоб не исчезнуть боле.И жалость скорбью обожглаУста, и навсегда богиняГолгофы отсвет пролилаВ прозрачный мед своей латыни.На шее девственной онаС тех пор прохладный крестик носит,И терпелива и нежнаДля нас у Бога песен просит.

Путь, пройденный музой от «овечьих шкур» дионисовых оргий и «прозрачного меда латыни», до «прохладного крестика на девственной шее», это путь возрождения духа самого Д. Кленовского, большого, углубленного в космические тайны поэта, прямого потомка и последователя Тютчева. «Морщинка меж лучистых глаз» на лике музы – это шрамик на духовном лице самого поэта, нанесенный тем же терновником, который терзал главу Христа. Об этом Д. Кленовский повествует в другом своем стихотворении, так и названном им «Терновник»:

Снежной пеной, кружевом нездешнимВесь – несбыточная чистота,Вот он вьется по оврагам вешним,Деревце, терзавшее Христа!Мне таким тебя увидеть внове.Для меня ты в памяти цвелоТолько каплями тяжелой крови?Умывавшей Бледное Чело.И забыл я, что в начале маяТы цветешь, как в мире всё цветет.Солнечным лучом благоухаешь,Вяжешь плод и расточаешь мед.Что тебя в душевную больницуНекрасивым девушкам несут,И когда последний сон им снится,Снова с Ним встречаешься ты тут.И пред ним, Невинным, ты предстанешь,На тебя Он ясный взор прольет,Потому что ты не только ранишь,Но цветешь, как в мире всё цветет.

Глубочайший, чисто христианский, оптимизм веры, купленный ценою страдания, вот аромат, которым дышит это стихотворение.

То же неудержимое устремление к горным высотам духа мы видим и у другой вышедшей из того же адского круга поэтессы, но попавшей в свободный мир еще юной, с не обугленной, не кровоточащей душой.

Аглая Шишкова[36] немного моложе Д. Кленовского, подсоветская действительность не успела еще изранить ее неокрепшую душу. Отсюда ее радость при восприятии порожденной Богом, дарованной Им человеку радостной земной жизни, глубоко искренне высказанная ею в поэме… о грибах, которые собирает эта девушка-поэт в баварском лесу и радуется, видя в каждом из них всю красоту мироздания. Но в ней нет твердости, ясности мышления и уверенности в себе, как у Д. Кленовского. Новый, открывшийся пред ее свободным теперь зрением многогранный мир пугает устрашает путницу. Она поражена им и не в состоянии отыскать свою девичью путинку в лабиринте его дорог и дорожек. К кому же прибегнуть? У кого попросить помощи? Конечно, к Ней, и только к Ней, к Заступнице, Царице Небесной, Всех Скорбящих Радости.

На опушке, за пропашинкойКупол в липовом плену.С богомолкою-монашенкойЯ в часовню загляну.У холодного подножияПрислоню и свой венок:Помоги мне, Матерь Божия,В бездорожии дорог…Чтоб нечаянной развязкоюУтолилася печаль,Чтоб Твоей согрелась ласкоюДля бездомной чужедаль.

Эти поэта и множество других, внутренне близких им, вырастали и формировались в атмосфере воинствовавшего безбожия.

Что освещало их внутренний творческий путь? Кто звал их к струнам арфы? Маяковский ли, пытавшийся с несомненно большой талантливостью зарифмовать тезисы диалектического материализма, или безвременно погибший, писавший так, как поют славу Господу лесные птицы, Сергей Есенин? И сколько близких, подобных им, но не смеющих коснуться перстами арфы Давида, подспудно томится в беспредельях подъяремной попранной дьяволом, но всё же… Святой Руси?

«Наша страна», Буэнос-Айрес,

13 сентября 1956 года, № 347. С. 7

Прошло тридцать лет

«Прогрессистский» Парнас в его современном виде мне представляется так: стоит пара, может быть, и две сильно потертых и побитых Аполлонов, а вокруг них многочисленный рой граций и муз всех видов и возрастов. Их очень много. В одном из номеров «Новоселья» я разом девятнадцать их имен насчитал.

Поют они очень стройно, всё в лад, на один и тот же мотив. Этот мотив – безнадежный пессимизм, безысходная тоска, полная безверия и в Бога, и в себя. Регентом хора считается Г. Иванов, «любимый ученик» Н. С. Гумилева, облеченный всеми полномочиями вспоминать этого поэта, писать о нем, истолковывать его и т. д. Это право