на свое место.

Настя почувствовала, как ослабли сжимавшие ее локоть пальцы, услышала:

- Добрый вечер. Девушка упала - поскользнулась на дорожке. По-моему, ничего страшного, просто ушиб.

Лидия Львовна продолжала молча смотреть на него - настороженно, неодобрительно, - и под взглядом ее колдовских, переливчатых, как вода в заливе, глаз он окончательно отпустил Настю, отстранился от нее, и, кажется, уже и забыл о ее существовании.

Мир вернулся, но Настя перестала быть его частью. Она вдруг стала лишней - и здесь, рядом с этими двумя, и вообще. Осталась там, в финальном черно-белом кадре, мелькнувшем и сменившeмся длинными колонками титров. Сейчас на экране вспыхнет слово "Конец", и зрители встанут с кресел и направятся к выходу...

- Добрый вечер, - сказала, наконец, Лидия Львовна. - Раз ничего страшного, идемте в дом, пока нас комары не закусали. Ужасно злые они тут, хуже цепных собак. Настя, поставьте, пожалуйста, самовар. Всем опять чаю хочется.

***

А потом в равномерном бесцветном сиянии вдруг появилась брешь - сначала крохотная, но быстро увеличивающаяся, - в ней полыхало живое пламя, и пляшущие, золотисто-оранжевые сполохи его стремительно обрастали образами... стало видно, что пламя мечется не в пустоте, а в темных ночных окнах окруженной сугробами старой заброшенной дачи, оно озаряло их все ярче, разгоралось все сильнее, пока не пробилось наконец сквозь черноту стен и двускатной крыши сразу в нескольких местах... и строение вспыхнуло одним огромным костром, и злая, плотная энергия огня полилась в ее бесплотный свет, напитывая его весом и тяжестью... мелькнули непонятно откуда пришедшие внезапные слова "картины! там же горят мои картины!" - а потом разнонаправленность ее мирка схлопнулась, скрутилась в одну пульсирующую точку, обросла жестким, удушливым материальным коконом, отгородившим, заблокировавшем ее от Неведомого, и только непонятно как уцелевшее сознание, запертое в этом крохотном, еле светящемся беспространственном безвременье, все еще продолжало ощущать свое одинокое "я", и желать его освобождения...

***

Старуха приносит из кладовки большую картонную папку с потертыми краями, садится в любимое кресло у окна. Достает из папки пачку листов, кладет себе на колени. Потемневшие от возраста артритные пальцы медленно гладят бумагу, иногда замирая над ее поверхностью.

Раньше, когда старуха начинала вот так водить руками по эскизам, Мафтуна сразу выходила из комнаты. Ей было противно. Старая бабка трогает картинки с голым мужиком. Фу. Мерзко. Невозможно на такое смотреть.

Но это было раньше.

Сегодня на коленях у старухи чистые белые листы.

А эскизы Мафтуна еще позавчера отдала Щуке.

Нe даром, конечно, сразу цену сказала и торговаться не позволила. Повторяла Bикино "не нравится - не бери". Он и заплатил столько, сколько ей надо было. Как раз на курточку, которую ей давно хотелось купить.

Вика, конечно, не одобрила бы. Но Мафтуна ей и не скажет. Зачем? Она не дура какая-нибудь. И Щуке лишнего не болтала, хоть он и доставал расспросами. О цене договорилась и все. А из какого дома рисунки, как сумела их забрать - не его дело.

Сначала она сомневалась. Брать чужое - нехорошо. Но старуха сама говорила, что эти картинки не рисовала и не покупала. Значит, они не ее. Ничьи. Просто случайно к ней попали. И прибыли ей от них все равно не было никакой - и сама их видеть не могла, и продавать не собиралась. Так и сидела бы до смерти у окна, гладила бы нарисованного голого мужика. Фу.

Нет, Мафтуна знает, что поступила правильно. Слепая все равно не заметит подмены. А картинками теперь будет любоваться зрячий. Ну и у нее будет новая курточка. Вот всем и хорошо.

- Девочка, забери, пожалуйста, - старуха завязывает папку, передает Мафтуне. - Положи на место.

Мафтуна вдруг вспоминает один из вопросов Щуки, повторяет вслух:

- А еще такие картинки у вас есть? Ну, того же художника?

На лице старухи появляется что-то, отдаленно похожее на улыбку:

- Понравилось? У тебя хороший вкус.

Она медленно встает с кресла.

- Пойдем.

Они выходят в коридор. По пути Мафтуна небрежно ставит набитую бумагой папку обратно в кладовку. В левом конце коридора - кухня. В правом - запертая дверь.

Старуха идет вправо. Отпирает дверь, пропускает Мафтуну.

В комнате воздух спертый, пахнет пылью и старым деревом. Шторы спущены, полумрак. Мебель закрыта чехлами, возле шкафа пирамида коробок. Не комната, а склад.

- Видишь? - спрашивает старуха.

Слепые глаза ее устремлены куда-то в угол.

Мафтуна поворачивает голову и видит на стуле у стены полотно без рамы.

Это не эскиз - настоящая картина. Яркая, живая, как окошко в лето. Солнечный свет, сочная зелень, высокие, уходящие за кромку холста сосновые стволы. И девушка, ждущая чего-то... чего? Любви? Чуда? Счастья?

Мафтуна подходит ближе, вглядывается. Эта белокурая северянка в старомодном платье совсем на нее не похожа. Но ей кажется, что она знает про нее все. Знает, что для нее любовь и чудо и счастье - одно и то же. Понимает, чего она ждет, о чем мечтает. Потому что есть вещи, общие для всех девушек, во всем мире, во все времена. И картина как раз об этом.

Очень хорошая картина.

Она словно отдает Мафтуне свое солнечное тепло, делится с ней чем-то очень важным...

- Что это? - произносит вдруг старуха за спиной.

Мафтуна в ужасе смотрит на сгущающийся позади картины бледный, слабо светящийся силуэт. Очертания его смазаны, неясны, но почему-то Мафтуна уверена, что силуэт - женский. Он качается над полом, тянет руки...

Мафтуна пятится назад, налетает на стoл. С грохотом падает старый круглый будильник, дребезжит накрытая газетами посуда...

Силуэт исчезает.

Мафтуна оборачивается.

У слепой такое лицо, словно она тоже его видела.

Мафтуна не спрашивает, не хочет знать. Быстро протискивается мимо старухи в коридор, бежит к входной двери, хватает с вешалки свою сумку, выскакивает на лестничную площадку.

Ни за что больше не войдет она в эту комнату.

Ни за что, никогда.

***

Почему видение горящего дома oбернулось пленoм, заточением в мертвой неподвижной материи, пригодной для существования только благодаря отблескам ее собственного света? И что помогло ей вернуться в свою сияющую ипостась? Куда вдруг схлынула чуть не раздавившая, чуть не уничтожившая ее огненная, тяжелая энергия распада? Кто и как ее забрал? Неважно... главное, она сумела вырваться... как хорошо, что ей это удалось.

И, вновь кружа по виткам бесконечной, безразмерной спирали безвременья, она думала теперь, что, возможно, та неуловимая, легкая тень, с которой так хочется и никак не