и в палец толщиной, но тяжелой. Листы из свинцового сплава покрывал буровато-рыжий налет. На лицевой стороне была выдавлена гексаграмма – два наложенных друг на друга треугольника.

Перевернув ее, Иешуа увидел странный знак в виде палки с загнутым концом.

Разогнул ножом кольца, раскрыл книгу.

– Иврит, еще что-то на греческом… – разочарованно протянул Шаддай.

Ицхак приподнялся, широко раскрыл глаза и прохрипел:

– Это строки из Невиим[78]. Я уверен – в тексте заключен скрытый смысл!

Усилие не прошло для него даром. Старик уронил голову, закрыл глаза и надолго замолчал, тяжело дыша, словно готовился к последней речи. Ученики сидели тихо, не решаясь потревожить покой учителя.

Отдохнув, Ицхак снова заговорил.

– Когда-то давно, во времена праотцев, в кладовых Храма хранились несметные богатства: драгоценности и священная утварь из золота и серебра. Начало сокровищам положил царь Шломо. Он снаряжал корабли в далекие страны – Таршиш, Пунт, Офир… Много бесценных даров привозили посланники соседних государств. Но Всевышний покарал избранный народ за поклонение языческим идолам – сначала Мицраим, а затем Ашшур и Бавел[79] предали Эрец-Исраэль огню и мечу, разоряя города и убивая жителей. Фараон Шешонк похитил золотые щиты и копья, которыми Шломо украсил Храм, а также золотые колчаны Давида… Господь помог тогда спрятать Ковчег Завета в безопасном месте… В скорбные времена междоусобиц, когда Иехоаш, царь Исраэля, захватил Священный город, Храм снова был разграблен. Затем предатель Ахаз передал Тукульти-апал-Эшарру, царю Ашшура, сокровища Храма и возвел в Иерушалаиме кумирни финикийской мерзости – Баала и Атаргатис. Сто пятьдесят лет спустя Иехуду захватил Навухаднеццар, царь страны Бавел. Он послал начальника телохранителей Набу-зер-Иддина в Иерушалаим, чтобы тот забрал из Храма все ценное. Так пропала священная золотая и серебряная утварь, огромное медное «море» для омовений, а также золотые столы, светильники и медные колонны вместе с венцами… И сжег Храм!

Ицхак смотрел перед собой полными скорби глазами, словно не веря тому, что только что произнес.

Справившись с чувствами, продолжил:

– Иврим, разбросанные судьбой по разным странам, веками посылали с караванами в Иехуду лучшее из того, что у них есть, чтобы пополнить сокровищницу Храма. Но сирийский царь Антиох Эпифан не пощадил Священный город. Он снова опустошил Храм, забрав золотую утварь, светильники, жертвенники… даже пурпурные занавеси, вытканные из виссона[80]. Исчезла бесценная Менора, изготовленная Бецалелем для Мишкана[81]… Он разграбил Иерушалаим и угнал уцелевших жителей в рабство.

Старик зашелся в кашле. Иешуа поднес к его губам миску с водой. Ицхак говорил из последних сил, торопливо, словно хотел успеть сказать что-то очень важное.

– Затем пришли римляне. Алчный Красс обманул хранителя сокровищницы Элиазара: сначала принял от него подарок в виде золотого жезла весом в триста мин, по обещав, что не тронет священные для иврим реликвии, а потом ограбил Храм… Сабин, казначей императора Августа, посмел вынести из Храма четыреста талантов золота, после чего впустил в него легионеров Вара, которые забрали последнее…

Ученики слушали рофэ, не перебивая. Внезапно он протянул худую руку и схватил Иешуа за запястье.

– Я в молодости много лет провел среди ессеев. Кумранские мудрецы внушили мне веру в бессмертие души и божественное провидение. Все происходит по воле Господа. То, что кодекс у нас в руках, и то, что мы оказались в Бактриане, – не просто совпадение. Господь послал тебя в этот мир для выполнения миссии, наделив необычными способностями… Я уверен: кодекс приведет тебя к утерянным реликвиям иврим. Ты должен найти их!

Старик сбился на еле слышный шепот. Иешуа нагнулся, пытаясь разобрать, что он говорит.

Ицхак цитировал книгу Даниэля:

– Во дни тех царств Бог небесный воздвигнет царство, которое вовеки не разрушится, и царство это не будет передано другому народу… И восстанет в то время Михаил, князь великий, стоящий за сынов народа твоего… И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление[82]…

Голос учителя слабел, речь стала невнятной. Наконец он замолчал, потом вздохнул, вытянулся и замер. Иешуа закрыл ему глаза и рот, после чего все трое приступили к молитве.

Помолившись, ученики нагрели в медном котле воду, обмыли тело рофэ, натерли его благовонными мазями и завернули в полотно. Голову умершего повязали погребальным платком. Решили никого из общинников не беспокоить – путь не близкий, сами отвезут мертвеца, куда надо.

Перед закатом друзья взвалили запеленатое тело на арбу, запряженную ослом, и зашагали по направлению к темнеющим вдали холмам. Они знали, что в предгорьях Паропамиса расположены погребальные катакомбы бактрийцев, которые те называют «астоданами». Там же немногочисленная община иврим Бактры хоронила покойников.

Шли долго.

Когда солнце село, пришлось зажечь факел, чтобы не сбиться с пути. Никто не играл на свирелях, никто не плакал, следуя за катафалком рофэ. Не было убитых горем и воздевающих руки к небу родственников, лишь скрип колес да шарканье ног учеников – вот и вся погребальная процессия.

Добравшись до места, они вскарабкались по осыпающемуся склону на террасу. Найти в темноте погребальную пещеру иврим не получилось. Тогда они откатили плоский круглый камень, закрывающий вход в ближайший астодан, с помощью валявшегося рядом железного лома, и затащили тело учителя в черную дыру.

Под сводами с криком метались летучие мыши, плясали причудливые тени. Мало того, что воздух оказался тяжелым и затхлым, так еще пещера быстро наполнилась запахом гари.

Ученики с трудом пробирались среди заваленных костями ям. В стенах были вырублены лукулы – каждая не больше четырех локтей в длину, семи ладоней в высоту и одного локтя в ширину. Многие из них уже обрели вечных постояльцев.

Отыскав свободную нишу, уложили тело. В изголовье оставили вытертый полосатый таллит[83] и черные коробочки тфиллин[84]. Когда дело было сделано, вышли из пещеры и установили валун на место. Шаддай откупорил приготовленный горшок со смесью из извести, воды, глины и молока, а Иешуа с Ионой приволокли большой кусок песчаника. Быстро выкрасили памятник в белый цвет.

– Прости, учитель, что не в адар[85], ты сам выбрал ияр[86], – сказал Иона.

Еще раз помолились, а затем отправились в обратный путь.

Они вернулись в Бактру под утро, выпили вина, закусили сушеным инжиром и улеглись спать. Денег на «похоронный хлеб» – поминальную трапезу – ни у кого не было.

2

Деимах недовольно сжимал тонкие губы, слушая жену. Оба после обеда находились в саду, в тени апельсинового дерева. Он сидел, прислонившись к стволу спиной, а она устроилась рядом