Шрифт:
Закладка:
— А прокурор, обнаружив крестики, решил, что покойный должен забрать там партию наркотиков. — Корнилов покачал головой. — Но в отличие от тебя городского прокурора романтиком не назовешь. Он человек о-очень практичный. И опять мы с тобой пришли к тому, с чего начали, — надо выяснить, что за человек был покойный? Кто по профессии? Не был ли спелеологом-любителем? Не общался ли у себя дома с русскими мафиози? Кстати, ты мне даже имени его не назвал!
Алабин достал из нагрудного кармана листок плотной бумаги. Передал Корнилову, на нем было написано:
«Вильгельм Кюн, 1957, Дюссельдорф, живет в Мюнхене. Шатен, худощавого телосложения, глаза карие. Особых примет не имеет.
Убитый — Конрад Потт. Гере. Блондин, крупного телосложения, глаза голубые, 1949, живет в Мюнхене».
Двое в иномарке
Алабин уехал в пять утра. Корнилов напоил его крепким черным кофе. Хотел приготовить яичницу, но Василий отказался:
— Через час буду дома, поем как следует. И на Литейный.
— На этой тарахтелке? За час до дома? — Игорь Васильевич усмехнулся. — Помнишь, у меня шофер был, Саша Огнев? Ас! Так вот — на «Волге», с сиреной, однажды домчал меня отсюда в контору за час десять. И потом год похвалялся. И ты…
— Игорь Васильевич, послушайте мотор, — обиженно сказал Алабин и запустил двигатель. Даже не прогретый, он заработал мягко и устойчиво. Почти неслышно. — Чувствуете, что за аппарат? Во-вторых, сейчас шоссе пустое…
— И в-третьих, — усмехнулся Корнилов, — ты мастер не хуже Огнева. Я тебя правильно понял?
— Правильно, шеф! — Алабин расплылся в улыбке. — У меня на этом «запоре» мотор от «вольво» поставлен. Так что… — Он приветственно поднял руку и медленно выехал за ворота. Но тут же затормозил и с озабоченным видом вылез из машины.
Игорь Васильевич пошел ему навстречу.
— Совсем забыл! — морщась, словно у него неожиданно заболел зуб, сказал подполковник. — Такое дело, шеф. Строго между нами. В записной книжке убитого нашли несколько питерских телефонов. Их сейчас проверяют. Но два — очень интересные. Их ни одно справочное не знает. Это личные телефоны бывшего главы.
— «Пожарника», что ли?
— Берите выше. Самого главного. Домашний и дачный. Этот мужчина нынче два культурных фонда возглавляет.
— Такая информация в поисках пещеры мне не поможет, — усмехнулся Корнилов. — Но деталька аппетитная.
— Вот-вот! Я потому и решил сказать. Информация…
— Мать интуиции! — закончил Игорь Васильевич.
Алабин сел в свой уникальный «запорожец» и уехал.
«Долго же Вася крепился! — подумал Корнилов, глядя вслед серой неказистой машине. — Наверное, начальство строго-настрого приказало молчать об этих телефонах. Клятву взяло».
Корнилов не спеша поднялся в горку, к проселочной дороге. Когда-то это была аллея могучих столетних берез. Осенью под этими березами можно было насобирать корзину крепких белых и подосиновиков. А вот подберезовики здесь не росли.
Теперь почти все березы рухнули от старости, и лишь кое-где торчали трухлявые, в рост человека, пни, а грибы и вовсе перевелись.
«Запорожец» Алабина скрылся в густом ельнике, и над проселком еще минуту-полторы лениво клубилась пыль: лето стояло жаркое, почти без дождей. Корнилов уже собрался вернуться домой, когда услышал шорох щебня. От одной из строящихся на мызе дач отъехала небольшая иномарка. Игорь Васильевич не очень-то разбирался в них, но по контурам догадался, что это или «мерседес», или «рено». В машине сидели двое мужчин. У хозяина стройки машины не было. У него не было даже денег на достройку дачи. Ее кирпичные стены стояли с того времени, когда рухнула пирамида «МММ» и все средства, которые хозяин предполагал истратить на строительство, испарились в течение одной ночи.
«Жадность фраера сгубила, — пожаловался однажды горе-финансист Корнилову. — Предупреждали друзья, что сгорит Леня Голубков, но я решил рискнуть своими миллионами на одни сутки. Приварок маячил приличный — хватило бы на достройку и на гараж. Рискнул, дурак!»
С тех пор он даже перестал появляться на стройке. Боялся, что от досады и жалости к самому себе заболеет какой-нибудь серьезной болезнью.
Черная иномарка выехала со щебенки на мягкий проселок и бесшумно — словно призрак — умчалась вслед за машиной подполковника Алабина.
«Что за черт! Неужели слежка? — подумал Корнилов. — Или мне мерещатся детективные сюжеты? Может, приехали с аппаратурой? И ночевали у меня под боком? Слушали наши разговоры?»
Он пожалел, что не имеет ни радиотелефона, ни пейджера, по которым легко было бы предупредить Алабина. У него не было даже обычного телефона, и, для того чтобы позвонить, Корнилову предстояло идти на почту в Рождествено. Но это позже. Почта откроется только в девять.
Нестерпимое чувство полной беспомощности охватило его. Если бы под рукой оказался велосипед, Корнилов вскочил бы на него и поехал звонить за добрый десяток километров на станцию Сиверская. По крайней мере, он оказался бы рядом с телефоном как раз к тому моменту, когда Алабин приедет домой.
Игорь Васильевич с силой пнул брошенную каким-то оболтусом банку из-под заморского пива и пошел в дом. Лег в теплую постель, но заснуть не мог. Лежал, прислушиваясь, как распеваются после сна птицы, как шумит вода на плотине ГЭС, и думал о Василии.
Алабин теперь один из самых опытных розыскников в управлении. В каких только передрягах не побывал, сумеет за себя постоять! Он и приехал настороженный, внимательный, как волк на линии флажков. Если эти двое на иномарке по его душу, какие-нибудь бойцы потревоженного подполковником мафиози — ничего у них не получится. Ошиблись в выборе мишени. Через десять минут Алабин их засечет. Но лучше бы ему, Корнилову, его предупредить. Или быть рядом с Василием. Для него, для Корнилова, лучше. Не маялся бы в безвестности.
Он вдруг остро, пронзительно остро почувствовал свою неприкаянность, состояние человека, оставленного на обочине. Внезапно нахлынувшая тоска, казалось, вот-вот раздавит его. Расплющит. Неужели все уже позади? Насыщенные событиями дни, ночные облавы, разработка сложных операций, иногда успешных, а бывало, и провальных. Но всегда — и в победах, и в поражениях — рядом были товарищи. Он знал, что нужен им. И сам без их поддержки не мог бы проработать и дня. Теперь он один.
«Неужели всю оставшуюся жизнь проторчу здесь, на даче, часами простаивая с удочкой у реки? — думал он почти с отчаянием. — И буду включать по вечерам телевизор только затем, чтобы через пять минут с раздражением его вырубить!»
Бывали периоды, когда Корнилов месяцами не мог смотреть даже новости — его мутило от всей этой
