(убитых. — А. Г.), так и пошли лютовать: бросались по землянкам, где народ прятался, кого-то все искали. Выгонят всех, выставят в ряд — и расстреляют, а в окоп — гранаты, одну, две, а то и больше.

И погубили проклятые нашу деревню. Бывало, на всю округу Афанасово славилось. Гулять сюда ходили со всех сторон. А как песни запоют! Семьдесят пять домов было, остались самые худые девять изобок. Семьдесят два человека расстреляли в тот раз.

Из соседних деревень — Косарова, Ельцова — согнали народ через два месяца, велели раскидать покойников, куда попало — кого в яму, кого под речку. А когда наши пришли, похоронили мы их, вырыли братскую могилу и вместе с бойцами положили их. И я ходила хоронить их и теперь на могилку эту хожу.

5. Вижу во сне, что наступают немцы

Я расскажу свое первое впечатление о немцах. Первая немецкая разведка, ворвавшаяся в деревню в составе трех мотоциклистов, заметила девчонку лет шестнадцати, которая побежала в дом. Они — быстренько за ней. Мать все это поняла и стала защищать собой девчонку, объясняя им, что это девочка. Девочка в этот момент вывернулась, убежала, спряталась в сарае. Они посмотрели на женщину, она им что-то не понравилась. Ушли на розыски девочки, но не нашли.

Наша деревня расположена буквой «Г», на втором конце жила я. Эта весть — что немцы в деревне — быстро промчалась по деревне. Такой страх меня приподнял! Не представляю, с какой силой я бежала в свой дом! Забралась в самый дальний угол, закричала бате, чтоб закрыл меня. Он поднял половицу, и я — туда! Удачно половица закрылась. Меня там била лихорадка. Лихорадочное состояние было несколько минут, пока женщина не прибежала к нам. Говорит: «Дусь, где ты? Немцы уже уехали». Вот тогда, наверное, расслабились мои нервы: я рыдала страсть как! И это впечатление сохраняется в течение тридцати лет. Когда бывает болезненное состояние, обязательно вижу во сне, что наступают немцы на нашу деревню и я убегаю.

6. Немцы над нами издевались

Немцы над нами издевались. Так что все отбирали. И коров доили по нескольку раз. А если молока нет, наганы наставляли на нас. И вот если масла нет, наставят наган и кричат: «Давай масло!» У меня было трое детей, все малые были дети. Вот пойду доить — нет молока: «Застрелим мы тебя сейчас!» Ну так все издевались над нами. Бывало, когда хлебушка испечешь получше, придут — схватят! Во время боев даже по четыре дня не евши были.

Сидели с детьми под полом. И вот они сделали орудие такое, вот так насквозь проткнули стену, а мы — под полом! Как ударят, так пол вот так поднимется и опять на низ! А мы с детьми.

А потом, значит, они обозлились, что никак (не одолеют наших. — А. Г.)! Уже начали детей отбирать маленьких — стрелять. Говорят: «Где мальчики?» Мы говорим: «Нет!» У меня Колька как схватил: «Мамочка моя! Я уже больше не могу, не могу больше!» И вот я скинула юбку и повязала ему на голову — будто девочка. Нас не узнать было, как мы сидели все тут.

А потом, когда нас выгнали, то открыли (немцы) по нас бой. Каких побили, каких поранили! Под расстрел раза три выводили. Посадили в погреб нас, человек сорок, ну и танк пригнали: хотели пустить, когда отступали. Как пустили танк этот, нас подавить танком — танкист заплакал. Не мог сидеть на танке — заплакал! Сейчас же вызвали его к начальнику. Такой картуз у них с орлом. Поговорил. Нас опять под пол подогнали. И тогда в ров нас погнали на расстрел. С пулеметами стали на бичагу… А расстрелять нас тогда никого не расстреляли. А потом, когда вечером нас погнали по рву, много побили! У меня мальчика ранило, и мать тоже ранило. Мы тогда в кусты ушли. Тоже так переживали, так переживали! В яме лежали, долго, всю ночь!

7. В земляной деревне

Как только немцы ворвались в деревню, они начали грабить. Брали все подряд, совсем не разбирая. А когда фронт обратно вернулся, угнали нас подо Ржев. Всю деревню угнали — и старых, и малых, всех подчистую. Деревню разорили так, что от нее ничего не осталось.

А гнали-то как нас! Идем, идем, одежда порвалась, есть нечего, силы нет совсем. Двое детей у меня было, они-то еще идут, ползут кое-как. Отстали мы, села я и встать не могу, мочушки нету — вот тебе и на! Я и говорю: «Теперь уж я не встану, силушки нету моей». Немцы — бить… Ну что же делать? Встала, до деревни кой-как дотащилась, а дальше — все тут, больше никак. Ну, оставили меня здесь. Мальчика одного ранило, помучился он денек и помер, сердечный. Второй мальчик от голода пухнуть стал, а скоро и он умер.

Освободили нас, решили мы идти в свои места. Пришли, нет ничего, голое место. Что делать? Надо колхоз организовать.

Был мужичок с нами, выхлопотал он бычков, построил дворик им, накосили кормов.

Надо самим жить где-то. Взяли лопатки в руки, вырыли землянки и вот живем. Тяжко было, ой, как тяжко! Но ничего, народ наш крупный, все вынесет.

8. Трагедия на болоте

Двадцать первого декабря[11] мы после обеда решили пойти в лес: пока деревня горит, посидеть там в лесу, потом, дескать, вернемся обратно домой.

Дошли. Только взошли в лес… Пока мы проходили, правда, тут пулеметы стояли, немцы ходили. Эти нас не трогали и даже не говорили, чтобы не ходить. Когда взошли в лес, уже прошли там порядочно, до канавы, тут сразу начали они стрелять…

Стрелять в нас, расстреливали очень долго. Потом один какой-то кричит: «Русь, руки кверху!» Кто остался жив, все встали, подняли руки: «Мы — русские! Мы — не партизаны!» А они вдруг оглядели, кто жив и — снова начали нас расстреливать. Ну, много было раненых (и убитых. — А. Г.), и я, конечно, тоже была ранена, и до сих пор у меня осколки на шее. Наверное, останутся, пока не умру. Потом они еще очень долго нас стреляли, расстреливали очень долго.

Ведь вот как: мы пришли туда, а там болото и канава. Все люди — в канаву, вроде как бы спасаться, спрятаться. А получилось — наоборот! Они сразу зашли навстречу — и по канаве всех строчат!

Потом, когда уж у меня мать убили, я уже была раненная (у меня все пальто было разорвано, верх, спина), вот так лежала ничком. Вдруг немец