не мог не восхититься подобным умением вести рассказ! Наши кролики ожидали выражения восхищения, но вскоре с удивлением убедились, что хозяева явно не разделяют их восторга.

— Очень мило, — промямлил Львиная Пасть. Казалось, он выбирает слова, чтобы еще что-то прибавить, но затем он просто повторил: — Очень мило, очень оригинальный рассказ!

— Но ведь этот рассказ должен быть ему отлично знаком! — прошептал Смородина на ухо Ореху.

— Не вмешивайся, Лохмач, — прошептал Орех, видя, что Лохмач гневно сжал лапы. — Насильно мил не будешь! Посмотрим, что они сами умеют. — Вслух же он сказал: — Сменялось не одно поколение, а наши рассказы не менялись, как не изменились и мы сами. Мы живем той же жизнью, что наши родители и родители наших родителей. У вас здесь совершенно другие условия. Мы это понимаем и считаем ваши новые идеи и ваш образ жизни весьма интересным. Любопытно, о чем же вы рассказываете сказки?

— Мы не рассказываем старых сказок, — сказал Львиная Пасть. — Мы сочиняем стихи о нашей новой жизни, о современности. Сейчас многое устарело и Эль-Эхрейра утратил для нас свое значение.

— Эль-Эхрейра был мастером смелых проделок, — вмешался Крушина, — а кроликам всегда будут нужны мужество и ум!

— Это не так! — послышался незнакомый голос с другого конца залы. — Кроликам нужны кротость и умение примириться с собственной участью!

— Это Гусиная Лапка, наш известный поэт, — пояснил Львиная Пасть. — Его идеи очень популярны. Не хотите ли его послушать?

— Хотим! Хотим! — послышалось со всех сторон. — Давайте Гусиную Лапку!

— Орех, — внезапно сказал Пятый. — Я хочу получше рассмотреть этого Гусиную Лапку, но мне страшно к нему приблизиться.

— Что ты, Пятый! Чего тут бояться!

— Помоги мне Фрис! — дрожа, отвечал Пятый. — Я чувствую его запах — он приводит меня в ужас!

— Не говори глупостей! Он пахнет не хуже всех других!

— Нет, он пахнет старым ячменем, оставленным догнивать в поле, или раненым кротом, который не может спрятаться в нору!

— По мне, так он пахнет крупным, жирным кроликом с животом, набитым морковкой! Но я согласен подойти к нему поближе!

Когда они пробрались через толпу на другой конец залы, Орех с удивлением увидел, что Гусиная Лапка всего-навсего зеленый юнец. В их старой колонии кролику такого возраста не разрешали публично рассказывать истории. Такие малыши имели право развлекать лишь маленькую компанию близких друзей.

У Гусиной Лапки был отчаянный и дикий взгляд, а его уши беспрерывно подрагивали. Все время прислушиваясь к чему-то, он упорно поворачивал голову назад, ко входу в туннель. Однако его голос полон был странного, захватывающего очарования, он был похож на голос ветра и на пляску света на лужайке, так что все присутствующие, стараясь уловить ритм его стихов, внимали ему, затаив дыхание.

Ручей бежит, стремится по песку,

По веронике, лютикам, по всей

Голубизне и золоту весны. —

Куда бежишь ты, речка? — Далеко!

За поле вереска, скользить всю ночь! —

Возьми меня с собой, ручей, пусть звезды

Нам светят! Радостно я побегу с волной

И стану Кролик У Ручья И Волн!

Волна, волна зеленая, как поле,

И кролик. —

Уж осень. Листья с дерева летят,

Желтея и краснея, по канавам

Они шуршат, катятся вдоль заборов. —

Куда летите, листья? — Далеко!

Уйдем мы в землю с бурными дождями! —

Возьмите и меня с собою, листья,

В ваш мрачный путь,

И вместе с вами стану

Я — Кролик Среди Листьев И Земли!

Земля, земля, глубокая могила —

И кролик.

Видно было, что эти стихи произвели глубокое впечатление на Пятого. В то же время он, казалось, испытывал необычайный ужас. То соглашаясь с каждым словом поэта, то содрогаясь от страха, он был охвачен искренним восторгом. Однако когда Гусиная Лапка кончил декламировать, Пятый, сделав отчаянное усилие, пришел в себя. Оскалив зубы, он облизывался, как Смородина, увидевший раздавленного ежа.

Внезапно Пятый резко подскочил и стал, отчаянно толкаясь, пробивать себе дорогу к выходу. Не обращая ни на кого ни малейшего внимания, он растолкал целую толпу кроликов, которые сердито на него огрызались. Наконец Пятый спасовал перед двумя тяжелыми самцами и остановился. Тут он забился в истерике, заколотил передними и затопал задними лапами, так что Орех, следовавший за ним по пятам, с большим трудом предотвратил начинавшуюся было драку.

— Мой брат тоже в некотором роде поэт, — объяснил Орех взъерошившимся кроликам. — Поэтому поэзия производит на него чрезвычайно сильное впечатление.

Один из кроликов не протестовал, но другой возразил Ореху:

— А, еще один поэт! В таком случае послушаем и его! Это будет компенсацией за то, что он вырвал из моего предплечья большой клок шерсти.

Тем временем Пятый обошел их и рвался к выходу. Прилагавший все усилия к тому, чтобы подружиться с хозяевами колонии, Орех сильно рассердился на Пятого, так что, проходя мимо Лохмача, шепнул:

— Идем, поучим его уму-разуму.

Орех считал, что Пятый вполне заслужил от Лохмача хорошей взбучки.

Они пошли по туннелю и настигли Пятого у выхода.

— Я внезапно почувствовал, что Гусиная Лапка неудержимо притягивает меня к себе! Так одно облако притягивает другое! — попытался объясниться Пятый. — Но ведь он безумен! Раньше я говорил, что крыша в их зале сделана из костей! Сейчас я вижу, что это не кости — это туман; туман безумия закрывает здесь небо! Даже при свете Фриса мы не сможем ясно видеть и спокойно бегать по земле!

— Что за чушь он болтает? — обратился ошеломленный Орех к Лохмачу.

— Он говорит об этом вислоухом ничтожестве, об этом простофиле-поэте! — отвечал Лохмач. — Он почему-то считает, что мы имеем какое-то отношение к Гусиной Лапке и его бредовой болтовне. Убавь пыл, Пятый! Сейчас нас волнует только ссора, которую ты затеял. Гусиная Лапка пусть проваливает ко всем чертям.

Пятый смотрел на них огромными глазами, казавшимися, как у мухи, больше всей его головы.

— Тебе только кажется, что ты — сам