Я недовольно сморщился, узнав об этом, и тут господа офицеры преподнесли мне ещё один неприятный сюрприз.

— Это было очень глупо, выбирать для дуэли наганы, тёзка! — немного печально сказал мне Семецкий. — Нет, я видел в Риге, вы неплохо стреляете. И, пожалуй, на десяти-пятнадцати шагах я с вами в поединок вступать не захотел бы. Вы стреляете очень быстро и достаточно точно. Но вот беда — ваш противник стреляет ещё лучше. Он стреляет не так быстро, как вы, но всё же быстро. А главное, стреляет он очень точно.

Я невольно усмехнулся, представив, что сказал бы Семецкий, увидев стрельбу ганфайтера Генри Хамбла, моего учителя. Но господа офицеры неправильно поняли мою усмешку.

— Вы зря смеетесь, Юрий! — совершенно серьезно сказал мой будущий шурин. — Станислав стреляет очень точно. У него наганы специально доработанные, повышенной точности. Мастера подшлифовали и доработали механизм, так что спуск стал не такой тугой, как у обычного офицерского нагана. Вы — стрелок, и сами понимаете, что из-за этого «увод» мушки меньше. И патроны у него тоже доработанные. Более точная навеска пороха, тщательный контроль за соблюдением геометрических размеров пули, её веса, центровки…

Я улыбнулся еще шире и извлек из кобур свои наганы:

— У меня все точно так же! Я, видите ли, люблю не только стрелять, но и попадать. Поэтому озаботился. Больше вам скажу, пока револьвер чистый, мне достаточно было откинуть дверку и прокрутить барабан, держа оружие стволом вверх — гильзы сами высыпаются. Перезарядка проще и быстрее.

— Это всё хорошо, — неуверенно проговорил Ухтомский. — Но Свирский на тридцати шагах уверенно попадает в половинку игральной карты.

Тут мне ржать расхотелось. Такой точности я дать не мог. Даже на пике формы. Это уже уровень Генри Хамбла, не ниже. А секунданты продолжили меня «добивать»:

— Поэтому на прежних дуэлях Свирский стрелял с предельной дистанции. И попадал своим противникам куда хотел. Причем стреляет он быстро, потому ухитрялся влепить в человека две-три пули раньше, чем тот падал, и дуэль прекращалась. Никого не убивал, но всех покалечил. Коленную чашечку прострелит, плечо, иногда локоть…

Мне стало как-то неуютно. Сам я больше «затачивался» под скорость стрельбы. Стрелять из кармана, уворачиваться, стрелять навскидку и от бедра… А вот с точностью у меня явно похуже. Уверенно «отключать конечности» мог только на расстоянии десять-двенадцать метров, не больше. А на пятнадцати уже делал как минимум один промах из пяти. И это на пике формы, до которого мне сейчас не близко. Все же почти месяц без тренировок!

И ведь проиграть для меня сейчас — это потерять почти все. Соперник хочет меня либо убить, либо оставить инвалидом. Причем ситуация в бизнесе сейчас такова, что оказаться надолго прикованным к постели гарантированно означает стать банкротом в скором времени.

А банкрота и инвалида Дмитрий Михайлович откажется со своей единственной дочерью обручить. Да и сам я не захочу ей жизнь портить! Вот же гадство!

Вот только показать, что я не уверен в себе никак нельзя. Поэтому я беспечно усмехнулся и ответил:

— Ничего, прорвемся! И не из такого выкручивался!

Попрощавшись с секундантами, я и не подумал ложиться спать. Какой уж тут сон⁈ А может, просто сбежать? Уговорить Натали, обвенчаться тайно, да и сбежать? Я ведь и без базы в России уже не пропаду. Как-никак с учетом уже отправленного и того, что успеем заготовить до начала навигации, выходило почти семь тысяч тонн отгруженной в Европу продукции. Или, как тут привыкли мерить, больше четырехсот тысяч пудов. Пятьдесят миллионов «магических кубов», больше миллиона кукол Сиси, ну и всякой прочей мелочи хватает. Если считать это по розничным ценам, то на сорок миллионов рублей товара!

Разумеется, если все узнают, что я лишился базы и покровительства в России, партнеры дадут мне не больше десятой части выручки. Да и отдадут не сразу. Но все равно! С этими деньгами можно попробовать и на новое место перебраться. Так может, ну его?

Тут в дверь постучали. Я немного подумал, достал наган, взвел курок и только после этого открыл. За дверью стояла Натали в каком-то простом домашнем платьице. Едва дверь открылась, она прянула вперед и молча обняла меня.

— Ну что ты, Натали? — ласково спросил я и погладил ее по волосам. — Что случилось?

— Юрочка, родной, — зашептала она, — я все знаю. Софочка вас подслушала.

Тут её прямо затрясло в рыданиях.

— Уезжай, уезжай, милый! Любимый ты мой! Не надо тебе дуэли этой! За тобой же рода нет, и дворянство твое — недавнее. Зачем тебе жизнь губить⁈ Уезжай лучше! Беги! И за завод свой не бойся, я ему пропасть не дам, а деньги все получишь! Сможешь новую жизнь начать… Еще где-нибудь…

Тут она почти завыла:

— Он же убьёт тебя! Я этого не переживу-у-у!

А у меня внутри все заледенело. Я, значит, «беги и спасайся», но она со мной бежать не захочет? Любит, но замуж за труса и мысли не допускает пойти? Но гнев мой был не на неё, а на себя, за мысли насчёт «убежать с любимой и начать все сначала». Нет уж, не бывать этому. Эта девушка создана для меня! А я — для нее. И я умру, но не сделаю её несчастной. А точнее нет, и умирать не стану, потому что это тоже ей счастья не прибавит. Не знаю как, но выкручусь!

Поэтому говорить я ничего не стал, а просто обнимал её да гладил ее по плечам, по волосам… Пока рыдания не затихли. И вот тогда я отстранил её от себя немного, посмотрел в любимые глаза и твердо сказал:

— Ничего, Натали! Прорвемся! Ты права, рода за мной нет! Но я хочу его начать. С тобой. И постараюсь, чтобы все запомнили — Воронцовы в драку не рвутся, но и от боя не бегают!

Предместья Варшавы,