— Да, может, и отсосала бы! Не твое дело!

— Вот поэтому с вами эти кобелины и нюхаются! На все готовы! Любую дырку подставить!

— Да жена я ему!

— Лживая стервь!

— Да пошла ты!

— Палками забить тебя мало! Семью разрушаешь! У него же, наверное, дети!

— Ага, аж двое, — раздается смешливый голос Егора.

Оглядываюсь. Стоит у открытой двери машин, облокотившись о крышу.

— Бессовестный, — старушка плюет себе под ноги, — потом у жене пойдешь, да? — переводит на меня взгляд. — Он же и жену после тебя потащит в кровать. По его роже видно, что ничего святого!

— Кто-то ту свою историю жизни нам рассказал, — хмыкает Егор и прижимает руку к груди, — сочувствую, бабуль.

— Ты же потом жалеть будешь, а поздно! — старушка машет тростью. — На коленях поползешь за женой, а ты, — опять тычет тростью в мою сторону, — останешься одна! несчастная, одинокая! На чужом счастье своего не построишь.

— Михаловна! — к поборнице нравов спешит вторая бабка в красном берете. — Чо ты тут разоралась?

— Да вот! Погляди на них! Совсем стыд потеряли! Как кролики сношались в машине…

Я смотрю на Егора, который озадаченно чешет бровь:

— Вот оно как… Уже сношались, — смеется, — я как-то пропустил этот момент.

— Так они же поди из этой лавки разврата вышли!

— Надо закрыть ее!

— Так я уже сколько писем написала!

— А вы сами туда заглядывали? — насмешливо спрашивает Егор.

Две пары мутных глаз смотрят на него с дикой ненавистью.

— Зря, — вздыхает Егор. — Там акции, скидки.

— Да что мы там не видели?! — рявкает первая бабка.

— Какая у вас насыщенная жизнь-то была, если вас не удивить, — спокойно говорит Егор, но я вижу, что он едва сдерживается от смеха.

— Ни стыда ни совести! — подытоживает бабулька в красном берете, подхватывает подружку под локоток и ведет прочь. — И не стыдно ведь. Слюнявые стоят. Хоть бы рты вытерли!

Касаюсь кожи вокруг губ. Липкая. И это не слюни. Это наша сладкая смазка. Вместо того, чтобы пристыженно нырять в салон машины и искать салфетки, я перевожу взгляд на Егора и прыскаю от смеха:

— Любовница.

— Коварная, — захлопывает дверцу, медленно обходит капот и двигается на меня медленным и плавным шагом, — бессовестная любовница, — встает вплотную, — касается моего лица, — которую я сейчас как следует засосу.

— Егор!

Затыкает мой рот поцелуем, стискивая в объятиях, в которых я задыхаюсь.

— Вот же прелюбодеи! — доносится до нас старушечий голос. — Да чтоб тебе жена твои колокольчики оторвала!

— А что жена по этому поводу думает? — выдыхает в губы Егор аромат химозного банана, клубники и ванили.

— Жена думает, что съедобная смазка — полная ерунда, — сглатываю я и заглядываю в темные глаза, — и любовница с ней согласна, но…

— Но?

— Но так как у нее ни стыда, ни совести, то она шепчет о том, что можно вместо смазки полить кое-кого вареньем и сливками…

— Можно еще медом…

— Ты же у нас мишка, ты и поливай лисичку медом.

— Да ты посмотри на них! — продолжает ругаться старушечий голос в стороне.

— Михаловна, пошли. Не твой это кобель! Твой давно в могиле лежит!

— Самыми бесстыжими любовницами, — Егор кладет руку мне на шею, — могут быть только жены. Главное — не позволить жене сбежать с чумоданом. Это самое сложное.

Глава 28. Как давно я тебя не трогала

— Может… позвоним мальчикам…

Егор целует меня в шею.

Нет, не целует. Он будто пытается сожрать меня губами.

В ресторане я отлучилась в туалет, сняла трусики и когда вернулась за стол, то кинула их Егору на пустую тарелку.

Конечно, стыдно.

Конечно, разврат развратный.

Но наградить же я его должна была.

— Егор…

— Заткнись.

Въедается в рот, и у меня мысли о сыновьях уходят во тьму под яростным напором.

От него идет жар, который плавит мою кожу.

Он скидывает пиджак, и мои пальцы с трудом расстегивают пуговицы его рубашки. Клацает пряжка ремня, и я ныряю рукой в брюки.

Отстраняется, когда я сжимаю его член и на его лице растягивается хищный оскал, с которым он меня вновь целует.

Давно я не держала своего мужа за его достоинство, не скользила по нему рукой, не тискала за упругие яички.

Затем моя рука опускается по его напряженному животу к грудным мышцам.

— Я так давно тебя не трогала, — запрокидываю голову под его губами на шее.

— А я тебя.

Он швыряет меня кровать, которая пружинит подо мной. Скидывает туфли, стягивает брюки и накидывается на меня.

Берет грубо, глубоко, с рыком и ругательствами, под которые я без зазрения совести кричу и царапаю его плечи спину.

Мы в отеле и можем не бояться громкого животного секса, в котором нет страха и стыда.

Егор рывком переворачивает меня на спину, грубо тянет за волосы и берет меня сзади, влажно шепнув на ухо, что я шлюха. Я ему тоже что-то отвечаю и ухожу под сильные толчки, теряя все мысли.

Через несколько минут мы лежим на смятых простынях и тяжело дышим. Я не чувствую ног, между которыми затихают спазмы, и закрываю глаза.

— Вот теперь можно позвонить, — поглаживает по бедру, садится и тянется к брюкам. — Нет…

Егор оглядывается, и шепчу:

— Мы же сказали, что не будем тыркать.

Егор неуклюже возвращается ко мне и закидывает на меня руку:

— Как скажешь… не спи…

— Я не сплю, — сонно причмокиваю я.

— Десять минут и мы все повторим…

— Только это будет моя очередь…

— Да?

— Да, — разворачиваюсь к нему. — Моя очередь. Буд трогать тебя, гладить… а то для кого ты такой красивый?

— Буду покрасивше Бурака? — лениво вскидывает бровь.

— Не знаю, — тихо смеюсь. — Я его без штанов не видела…

— За это я тебя накажу… в свою очередь, конечно… — касается щеки. — Когда всячески потрогаешь меня.

— Кстати…

Вглядываюсь в его глаза, пересчитываю ресницы и запускаю пальцы в его бороду:

— Я подумываю в архиве брать перерывы к часам четырем…

— Так…

— На чай, — шепчу я. — У меня даже есть табличка технический перерыв. Что она без дела лежит?

— Действительно, — Егор хмыкает. — Табличка есть, а перерыва нет. Непорядок.

— Непорядок, да… теперь вот наводим порядок, — слабо улыбаюсь. — И мне этот порядок тяжело дается…

— Зато результат, — Егор медленно моргает, — охуенный.

— И это тебе не в архиве ковыряться…

— Определенно. Наш порядок будет предполагать внезапный хаос, — его ладонь скользит по моим бедрам и талии. — Слышишь, Инга? Даже в глубокой старости на ходунках и с костылями.

Смеюсь, а затем серьезно отвечаю:

— Хочу до этого дожить.