Шрифт:
Закладка:
— Начнете со своей комнаты, — Егор зло щурится, а затем смотрит на наручные часы. — Полчаса на вашу комнату, — поднимает взгляд на сыновей. — Через полчаса зайду и проверю. И не забываем о своей ванной комнате и туалете.
— Мам, — Саша смотрит на меня. — Мам… Мы сейчас вернемся в школу.
— Я поддерживаю папу, — пожимаю плечами. — Начинайте.
Мы с Егором выходим из комнаты. Сыночки бурчат за дверью, и я вздыхаю:
— Я пойду позвоню их классной. И еще на свою работу. Предупрежу, что меня не будет сегодня.
— Может, ты уволишься, а? — говорит мне в спину Егор. — Была бы сейчас дома…
— Да они бы тогда не домой пришли, — оглядываюсь. — А по улице бы шатались. Проблема не в моей работе, Егор! Прекрати к ней цепляться!
— Ладно, ты права, — Егор разводит руками в стороны.
— Ох, спасибо тебе! Ну, хоть тут я не виновата!
Сексуальное напряжение, которое нас столкнуло в кофейне и связало на несколько минут в узел слепой близости, исчезло. Мы вернулись к своим ролям.
— Где взять ведро и тряпку? — из комнаты выглядывает Саша и подозрительно смотрит на нас.
— В кладовке под лестницей, — отвечаю я.
— Ладно, — шагает по коридору, и у лестницы оборачивается. Переводит взгляд с меня на Егора, который говорит:
— Иди уже за ведром.
— Вы случайно не собираетесь разводиться? — Саша хмурится.
Глава 21. Унылые
— Нет, мы не разводимся, — серьезно и мрачно отвечает Егор. — Иди за тряпкой и ведром.
Я напрягаюсь.
Может, наши сыновья давно уловили, что наш брак катится в бездну. Такие вопросы дети не задают просто так.
— А ты… почему спрашиваешь? — я хватаюсь за полу халата.
— Не знаю, — Саша пожимает плечами и скрывается на лестнице. — Решил на всякий пожарный спросить.
Поднимается обратно и выглядывает из-за угла:
— Вы оба унылые… Вот.
— Унылые? — приподнимаю бровь.
— Особенно ты, мам, — Саша едва заметно хмурится.
Я молчу несколько секунд и шепчу:
— Иди уже.
Обидно быть унылой для родных сыновей.
— Тебе папа надоел?
— Иди, я сказала. Тряпка и ведро тебя заждались.
— Ладно, — опять скрывается на лестнице. — Блин.
Переглядываюсь с Егором и шагаю к нашей спальне. Захожу, сажусь за туалетный столик и на минуту подпираю лоб кулаком.
— Нет ничего хуже стать унылой матерью для своих детей, — шепчу я.
Смотрю в зеркало.
Унылая мать и унылая жена.
— Сейчас они выдраят дом, и дурь из головы вылетит, — Егор разминает шею и проходит к кровати. Садится. — И ладно тебе. Я тоже сбегал с уроков. Не трагедия, Инга.
Разворачиваюсь к нему:
— Да не в этом дело.
— Я в курсе.
— Давай честно, — шепчу я. — Ты сейчас… Ну, после кафе… чувствуешь, что выплываем? Вот у нас было громко, задорно, внезапно… И очень по-новенькому.
— Может, нам переехать?
— Что? Ты хочешь сказать, что наш дом виноват?
Отчасти, возможно, и виноват. Ступили за порог, и тут уже не гнев с яростными претензиями нас обуяли, а какое-то желание замолчать и скрыться за домашними заботами.
— А еще, возможно, не дом виноват, а сам брак, — прямо смотрю на Егора. — Семья, дети.
Сыновья нас резко переключили с интимного напряжения на родительскую обеспокоенность.
— Они меня достали, — неожиданно говорит Егор и смотрит на меня не моргая. — Я их все чаще и чаще ловлю на лжи. Я, конечно, знал, что два пацана рано или поздно начнут права качать, но…
— И я тоже устала, — выдыхаю я. — Устала от них.
Смотрит друг на друга, будто в первый раз друг друга видим.
Господи.
Это было то самое признание, которое бы я не сказала под страхом смерти. Я устала от детей, и они меня часто бесят. Ведь если бы призналась, то стала плохой матерью.
Однако в глазах Егора я не вижу осуждения. Он понимает меня.
— Они еще начали огрызаться, Егор, — шепчу. — И вечно их надо контролировать. Я думала, они подрастут и станут самостоятельными…
— Я тоже.
— Одежду рвут, пачкают, вещи ломают, дерутся… В школу мы как по расписанию с тобой ходим. И это они еще не вошли в подростковый бунт. Уроки сами не сядут и не сделают. Вечно их надо тыркать.
— Я уже подумываю о ремне, Инга.
— Да я каждый день о нем думаю.
Опять молчим и смотрим друг на друга, не моргая.
— Мелкие говнюки, — шепчет Егор.
— Я в школе таких говнюков избегала, — медленно выдыхаю я. — Избегала, но сама таких родила.
— Я каждый раз в корзину для белья со страхом лезу. Что на этот раз? Собачье говно, грязь, мазут? И сколько раз я просила не бросать свои грязные джинсы к постельному белью?
— Они мне так несколько рубашек испоганили.
— Да помню я, — поскрипываю зубами. — Помню.
— Мелкими вечно орали по поводу и без, — Егор накрывает лицо ладонью. — Истерика на истерике.
Я встаю, подхожу к кровати и сажусь рядом с Егором:
— Теперь ночами они дерутся. И как дерутся ведь! До разбитых носов и синяков, — смотрю перед собой. — Я иногда хочу сбежать от них.
Вот еще одно страшное признание. И когда я его проговариваю, то мне даже дышится легче.
— Они еще не поняли, но они крупно влипли, — Егор почесывает бороду, а затем смотрит на меня. — Так не пойдет, Инга. Они уже не малыши. У нас будут новые правила в доме.
— И ты ждешь от меня поддержки?
— Да, — Егор кивает. — Поддержки и соблюдения новых правил.
— Домострой? — приподнимаю бровь.
Глава 22. Я согласна на тирана
— Пап, мы сожалеем, — тянет Паша, а Саша втаскивает в гостиную пылесос.
Насупленный, злой и дергает пылесос за трубу.
— А ну, хорош психовать, — мрачно отзывается Егор. — Сожалеют они. Не будет уборки дома, то можете попрощаться с приставкой.
— Да блин…
— Не то слово, — отвечает Егор.
— Лучше бы в школе остались, — Саша сует вилку от пылесоса в розетку.
— Вот, — Егор кивает. — Мозги, кажется, начали работать.
— Да мы все поняли, — Саша смотрит на него исподлобья, — прогуливать плохо.
— Вы зря тянете время.
Я возвращаюсь на кухню. Надо трем упрямым мужикам приготовить сытный обед, а то они совсем слетят с катушек, если после отцовско-сыновьего противоборства хорошенько не пожрут.
Вот были бы у меня девочки…
Отгоняю от себя эти мысли.
У меня замечательные сыновья. Немного с гонором, но и отец у них совсем не мямля, поэтому выдыхаем.
Признания в родительском страхе и усталости должны быть дозированными.
— Никогда бы не подумал, что можно так агрессивно пылесосить, — на кухню
