в камеру к нему поместили трех матерых уголовников, пытавшихся ограбить местную бакалею. Вошли они в камеру по-хозяйски, как бывает с людьми бывалыми, не однажды побывавшими в местах заключения.

Старший в троице, сероглазый шатен с глубоким шрамом на круглом подбородке, не иначе, как от скользящего удара ножа, – осмотрел тесное помещение критическим взглядом и вынес собственный вердикт:

– Путевая хата. Перекантоваться можно… И шконка козырная.

Подошел к зарешеченному окну, дернул за металлические прутья. Металл буквально врос в кирпичную кладку. Не пошевелить! Посмотрев на Свирида, сидевшего в углу на шконке, ободряюще улыбнулся и произнес:

– Мы здесь не загостим, потом нас по этапу погонят. А там как выйдет… Обзовись, как тебя?

– Свирид.

– Эко имечко у тебя, на погоняло похоже… А мое погоняло Свояк. Бродяга я… За что тебя закрыли? – неожиданно спросил уголовник.

Головня внимательно присмотрелся к собеседнику. Тот был худощавым, с темной обветренной кожей; жилистым, каким может быть только корень, строптиво торчащий из земли. Вроде бы и тонок, на первый взгляд ломкий, но силы, чтобы выдернуть его из недр, не отыщется. Во взгляде – суровая холодная бездна. Вот если шагнуть в нее, так и утонешь с головой. Одного вскользь брошенного взгляда было понятно, что такого человека ни сломать, ни испугать.

Зэки, вошедшие с ним в камеру, безропотно признавали его лидерство – почтительно умолкали, как только он начинал говорить.

– Скоро випустять. Вот розберуться и випустять.

Заключенные, переглянувшись, ядовито ощерились.

– Отпустят, говоришь, – усмехнувшись, отвечал главарь. – Это бабка надвое сказала! С кичи коммунисты просто так не отпускают. Вот разберутся они… и в расход тебя пустят! У них с этим делом быстро.

Головня невольно сглотнул. Не такой он видел свою кончину. Как-то все это случилось быстро и очень несвоевременно. Если разобраться, так и повоевать толком не удалось. Пожить тоже не получилось.

– На моих руках крови нема, – отрицательно покачал головой Свирид. – Значить, выпустять.

– Ты это красноперым растолкуй, – усмехнулся главарь. – Не любят они вашего брата. Пятнадцать бандеровцев вчера в расход пустили. А трупы в село привезли, всем на обозрение, чтобы никому неповадно было с ними спорить. Ночью их потом родня всех по домам перетаскала.

Свирид Головня невольно поежился. Сказанное походило на правду. Неделю назад Степан Ягайло со своим куренем атаковал тыловой обоз, перевозивший обмундирование и продовольствие. Большая часть красноармейцев была убита. Немногим из уцелевших удалось скрыться в лесу. Когда хлопцы возвращались в село с поклажей, то попали в засаду, устроенную отрядом НКВД. В первые минуты боя кинжальным огнем было убито пятнадцать человек, включая командира отряда. Столько же было взято в плен.

Главарь изрекал уверенно, как если бы являлся свидетелем произошедшего.

– А ти откуда знаэш?

– Один из бандеровцев рассказал на пересыльной киче. Все повстанцем себя называл.

Атаман куреня Степан Ягайло был его односельчанином. Полгода назад Свирид несколько дней прожил в его отряде и хорошо знал всех его людей.

– Як виглядав цей повстанець?

– Думаешь, я ботало осиное? – усмехнулся главарь. – Я его как тебя бачил. Все втирал мне, что как только из хомута выйдет, так станет красноперых рвать и душить. Не довелось… А жаль… Вывели его как-то вечерком из хаты, поставили к стене костела и пустили в расход. Потом нас мимо этой стены прогнали, так она вся в щербинах от пуль была… Видно, местечко это для них пристрельное.

– Если бачил хлопцев, так скажи, – настаивал Свирид.

На какую-то секунду главарь призадумался. Темная глубина в глазах усилилась, стала почти черной.

– Скажу тебе вот что… Как лось он был! Лапа у него была – как две моих, – произнес уважительно главарь. – А еще ямочка у него была на подбородке. Кудри вились.

Несколько тише добавил:

– Многие девки по нему слезу пустят.

По описанию, это был Олесь Вайно, парубок из соседнего села, которого он знал с раннего детства. В курене его знали как Михась Гривна. Веселый, заводной, голосистый. Когда-то он служил в отряде «Нахтигаль», славившемся певучими хлопцами.

В его смерть трудно было поверить. Таким бравым хлопцам жить бы да жить. А судьба вон как сложилась.

– Что-то тебе поплохело, я смотрю, – посочувствовал уголовник. – Ты его знал, что ли?

– Я знаю його, – тоскливо выдавил Свирид Головня.

– Хреновые твои дела, братуха, – посочувствовал главарь.

– Почему?

– Большевики умеют языки развязывать. Они в этом деле знатные мастера. Наверняка он про всех успел разбрехать и о тебе тоже. Как узнают, что ты здесь паришься, так тебе и хана придет!

– Не должен вин розказати!

– А куда денешься, если руки выкручивают… А когда тут хавка-то? – по-деловому осведомился главарь. – А то жрать больно охота.

– Не знаю. Вчора в обид приносили, – уныло отозвался Свирид.

– Понятно… А уже вечер. Значит, наркомовской пайки не будет. Хотя чего хлеб переводить, если в распыл решили пустить… Чиграш, – обратился главарь к молодому заключенному лет двадцати, – постой малость на шухере у кормушки, мне тут с Жиганом перетереть нужно.

Главарь отошел в дальний угол к шконкам, закрепленным к стене, и, подсев к приятелю, заговорил:

– Ноги нужно делать отсюда. Если не рванем, так нас сегодня ночью или завтра утром в расход пустят, как и остальных. Что скажешь, Жиган?

– Свояк, мы не за политику паримся. Сейчас политических щемят, нас не тронут, – неуверенно предположил собеседник.

– Цыгана помнишь? – неожиданно спросил Свояк, продолжая сверлить приятеля темными глазами.

– Ну?

– Политику ему пришили, когда он от ментов отстреливался. Вышку дали. Во дворе Куйбышевской кичи его замочили. Думаешь, наши дела получше?

– Может, дождемся этапа, а там по дороге и срулим?

– Ты уверен, что до этапа дотянешь? Ноги нужно делать сейчас! – настаивал главарь. – Завтра может быть поздно.

– Что ты предлагаешь?

Свояк глянул на дверь, где, заслонив кормушку тощим телом, стоял Чиграш и чутко прислушивался к шагам, раздававшимся где-то в дальних концах коридора.

– Нужно пятки вострить… Если все выгорит, так завтра уже пироги жрать будем.

– Как ты слиняешь, когда на вышках сова кукует?

– Не боись, все путем будет, – бодро произнес главарь. – Чиграш, давай сюда!

Парень отступил от двери, подошел к главарю, приглушенно заговорившему. Слов было не разобрать; различались лишь отдельные слова, по которым невозможно было понять сказанного. Чиграш напряженно слушал, внимая каждому слову главаря. Жиган довольно хмыкал, едва кивал, вставляя порой редкие реплики.

Неужели надумали побег? По мнению Свирида, бегство из областной тюрьмы было сущим безумием. За двухсотлетнюю историю Станиславского каземата не было осуществлено ни единого побега, хотя попытки предпринимались не однажды. Шестиметровые заборы, опоясывающие тюрьму, и толстые стены корпусов должны были напрочь отбить всякую мысль о возможности побега. Даже если допустить