Но зачем? Какую выгоду получил граф от бессмысленного убийства доброй сотни женщин и зачем сохранил их тела, да еще позаботился об эпитафиях?

«Ничто не может сравниться с радостью обладания чужим сердцем» — вспомнились ей вдруг его слова, и то, как недобро сверкнули глаза-льдинки. А вдруг… Вдруг граф говорил это буквально? Но тогда он еще больший безумец, чем представлялся ей в начале!

Конечно, конечно он безумец! Ведь чем еще объяснить этот запрет, который он наложил на нее, обязав не покидать имение. Он сделал ее узницей, чтобы играть с ней, как кот с мышонком, и однажды, наигравшись всласть, заточить в саркофаге и навеки захоронить в темнице своего холодного жилища.

Но что ей делать? К кому бежать за помощью? Кому вообще здесь можно доверять?

Впервые за многие годы Оливия плакала. Сдавленно рыдала, облокотившись о стенку и чувствуя, как горячие капли стекают с щек на воротник и за шиворот. Где-то над ней, над всей ее судьбой, как демиург и кукольник, возвышался недостижимый Колдблад. Он дергал ее за веревочки, и в его страшных бесцветных глазах таилась усмешка. Оливия все пыталась навязать графу свою волю, думала, что манипулирует им, пока однажды он не сказал: «ты любишь игры — но я играть с тобой не стану».

Она не поняла, что игра давно началась.

Она не знала, что была не соперником — а фигуркой на игровом поле, которую все это время двигала чужая рука.

========== Глава 8 ==========

Стискивая замерзшими пальцами связку ключей графа, Оливия чувствовала, в каком ужасном, мучительном напряжении застыли все ее мышцы. Как молниеносно утратили пластичность движения, отяжелела походка, стали непослушными руки, ссутулилась спина, будто на шею набросили камень. Она с величайшим трудом преодолевала ступеньку за ступенькой, точно всходя на эшафот, и смотрела перед собой невидящим взором.

Ужасное открытие выпарило все ее ядовитое, кипящее, бурлящее варево самодовольства. Мысль, что ее с жестокой расчетливостью гранили и шлифовали под собственные цели, заставила осознать свое шаткое положение в замке и поставила под удар все ее притязания. Теперь, когда она уверилась в безумии графа, ей нужно было хорошо продумать свою линию поведения. И главное: ей нужно было разобраться во всех хитросплетениях его идей, нащупать логику его безумств, понять, что именно заставило его умертвить молодых женщин и любовно разложить их тела по саркофагам с тем же хладнокровием, с которым дети убирают по ящикам надоевшие игрушки.

Страх перед чем-то ужасным толкал ее вперед почти против воли, как раньше это делали азарт и неутоленное любопытство. Оливия гадала, что может таить комната за фамильной галереей, и каждая ее новая догадка была мрачнее и зловещее предыдущей.

Она все вспоминала тот единственный раз, который привел ее к тайне Колдблада: когда она случайно застала его за игрой на рояле. Мелодии Оливия уже не помнила, но теперь была уверена, что в этих звуках кроилось что-то дьявольское, что-то, что могло свести ее с ума, задержись она у дверей чуть дольше. Так разительно изменилось ее отношение к графу: если прежде она старалась думать о нем чуть свысока, то теперь это вытеснилось сильнейшим страхом перед его личностью и за свою судьбу.

Ее руки тряслись, как у пьяницы, когда она искала нужный ключ, а когда нашла, тремор так усилился, что связка выпала у нее из рук, с оглушительным звоном ударившись об пол и резонировав мощным эхом в пустом коридоре. Оливия вздрогнула, отскочив в сторону, и нервно обернулась по сторонам, боясь, что сюда набегут слуги, заслышавшие грохот. Все в ней было так напряжено, что заслышав малейший шум, она бы бросилась прочь из коридора без оглядки, но кругом стояла мертвая тишина необитаемого места. Успокоив взвинченные нервы, Оливия вонзила злополучный ключ в скважину и дважды провернула в замке. В отличие от двери в темницу, дверь в эту комнату открылась легко и бесшумно: замок и петли были хорошо смазаны. Значит граф здесь частый гость, отметила Оливия, переступая порог.

Комната была светлая и крошечная. По левую руку стояли медный гонг, чей круглый диск сиял точно второе солнце, и лаковый круглый столик в окружении трех низких кресел на гнутых ножках, по правую — высокое напольное зеркало, занавешенное портьерой. За исключением двух массивных портретов на стенах в комнате больше ничего не было. Оливия выдохнула спокойно и уверенным шагом подошла ближе, чтобы рассмотреть картины. У нее не было сомнений, что именно эти два портрета граф и хотел скрыть от нее и, глядя на них, она пыталась понять, почему.

На первом была изображена семья: семейная пара и двое детей-близнецов. Мужчина, глава семейства, стоявший, отставив в сторону трость с набалдашников в форме грифона, был очень стар и очень худ, седая, почти белая борода коротко подстрижена, острый подбородок угрюмо выпячен вперед, на некрасиво состарившемся лице застыло выражение мрачной, гордой свирепости, серые глаза смотрели почти безжизненно. Холеные пальцы, сжимавшие трость, усыпаны драгоценными перстнями. Красавица-супруга, сидевшая на переднем плане, улыбалась уголком рта: чуть насмешливо, будто позирование для картины казалось ей смехотворным, — и бережно прижимала к себе сыновей. Последние, одинаково одетые и похожие как две капли воды, держались за руки. Только одно их отличало — взгляд. Если один смотрел безучастно, то второй, вскинув подбородок, глядел самоуверенно и важно.

На втором, поясном, портрете была девушка. Она стояла вполоборота, и ее живой взгляд и зарумянившиеся щеки (если только последние не были комплиментом художника) выдавали нетерпение и ликующую радость, так несвойственную людям высшего общества, почитающим за хороший тон сокрытие истинных чувств. В руках она держала букет белых роз. Разглядывая картину, Оливия предположила, что натурщица была лишь плодом фантазии живописца: так неправдоподобно она была хороша. Безупречные пропорции лица, фарфоровая кожа, копна белокурых волос и невинный взгляд широко распахнутых глаз в совокупности казались карикатурой на мужские мечты.

Леди Колдблад переводила взгляд с одного портрета на другой и хмурилась, гадая, как можно связать их друг с другом, с мертвыми телами в подземелье и наконец с самим графом. Ее догадки напоминали роман со множеством действующих лиц. Оливия на все лады жонглировала скудными фактами в ее распоряжении, мысленно пытаясь выстроить из них вереницу последовательных событий, которая могла бы объяснить всю эту чертовщину, но несколько минут тяжелых раздумий так и не принесли плодов.

— Элинор была прекрасна, но стоило ей это слишком дорого. По существу, это стоило ей жизни.

Тихий голос, прозвучавший из-за спины, был подобен