– То же, что и вчера. Ни. За. Что.

– Боишься?

– Ничего я не боюсь. Просто не горю желанием притворно умирать ради призраков, которые могут сдать нас дьяволу, если мы им вдруг не угодим.

– Значит, боишься.

Он потыкал вилкой куриную котлету:

– Может быть.

– Я тоже.

– Правда?

– Да. – Я открыла альбом, пролистала страницы с эскизами привидений и нашла чистый лист. – Я не уверена, что это такая уж хорошая…

Тут у меня упало сердце. Пять страниц. В альбоме осталось всего пять пустых страниц, а у меня нет денег, чтобы купить новый. Моё зрение сузилось до размытого по краям туннеля, и, кроме этих драгоценных пяти страниц, я ничего вокруг не видела. Скоро мне придётся рисовать на чём попало – на салфетках, мятых листках из школьных тетрадей, газетах. Эта мысль была унизительной – художники не рисуют на макулатурных обрывках. У них есть альбомы с хорошей бумагой.

Однако заплакать я себе не позволила – слёзы испортят оставшиеся листы, а их и так совсем мало.

– Что с тобой? – спросил Генри.

Я захлопнула альбом, стараясь не смотреть Генри в глаза.

– Всё нормально.

Поблизости раздалось тихое покашливание. Это была Джоан. Она села за стол дальше от меня, чем обычно, на самый край скамьи, и смотрела то на нас, то на свой поднос.

– Кхе-кхе, – произнесла она снова.

– Что тебе, Джоан? – спросила я в раздражении.

– Я хотела попросить – верни, пожалуйста, мою куклу.

– Не слышу тебя.

– Я говорю, – в отчаянии почти закричала она, – отдайте мне мою куклу! Магду!

Ученики за соседними столами повернулись и стали пялиться на нас.

– А-а. – Я вынула куклу из рюкзака и подвинула её к Джоан через стол. – Вот. А доску я выбросила. Призраки сказали, что это плохая…

– Не надо, – прошептала одноклассница сквозь стиснутые зубы. – Не говори… ничего… об этих… существах. – Она схватила Магду и, выбросив нетронутый обед в мусорку, выбежала из столовой.

– Для специалиста по спиритическим сеансам она чересчур пуглива, – заметил Генри.

Но я хмуро смотрела вслед Джоан.

– Да. Она ведь видела их, правда?

– Что?

– Джоан видела призраков так же, как и мы. Это значит, что ей они тоже доверяют.

– Так что ты собираешься сказать им сегодня ночью?

Я снова повернулась к еде и стала отщипывать от хлебных корочек:

– Не знаю. Может быть, это и безумие, но…

– …но тебе любопытно.

Я взглянула на Генри и заметила удивительную вещь. Раньше я никогда не приглядывалась к нему и не обращала на это внимания. Его широко раскрытые глаза были пронзительно-голубыми. Как небо. Глаза небесного цвета. Глядя в них, я словно воспарила над землёй; прежде я испытывала такое чувство только по отношению к Ричарду Эшли.

– Да. – Я заставила себя опустить взгляд на свой сэндвич. – Мне любопытно.

– Ну, раз ты решила помогать им – а я всё-таки думаю, что тебе не нужно этого делать, – я с тобой.

Я резко вскинула голову:

– Правда?

– Правда. – Генри положил в рот очередную порцию картофельного салата. – Небезопасно оставлять тебя одну. Я им не доверяю.

По моим рукам пробежала тёплая щекочущая волна, но я держалась невозмутимо:

– Возможно, это не так уж и плохо, быть твоим партнёром в охоте на привидений, мистер Безупречность.

Он улыбнулся мне с набитым ртом.

В ту ночь, после того как нонни легла спать, я пристроилась под дверью репетиционного зала, чтобы впустить Генри. Он должен был прийти к полуночи, но я не могла оставаться в постели. Меня потряхивало от нервозности; я ещё не решила, что скажу призракам, и побаивалась разозлить их отказом. Они, конечно, обещали, что не причинят нам вреда, – но чего стоит слово бесплотного духа?

Сидя в темноте с Игорем на коленях и фонариком около ног, я услышала, как кто-то спотыкающейся походкой вошёл на кухню. Загудела лампа, затопляя коридор резким белым светом, и до меня донёсся тяжелый вздох Маэстро.

– Я думала, он уже спит, – прошептала я Игорю.

Кот оживился. «Наконец-то что-то происходит». Он спрыгнул на пол и тихо побежал на разведку.

– Оливия? – Маэстро высунул голову в коридор. Я попыталась слиться с темнотой. – Что ты там делаешь?

Я неохотно потащилась к нему, скрестив руки на груди.

– Ничего, – отрывисто ответила я.

Нужно было поскорее спровадить его в комнату, чтобы он успел заснуть, пока не появился Генри.

– Я завариваю чай с ромашкой. Хочешь?

Чай с ромашкой. Неплохо. Он успокаивает, а значит, заснёт Маэстро быстро.

– Молодец. Я иду спать.

Но когда я проходила мимо кухни, моё внимание привлекла стопка блестящей бумаги на столе. Я пригляделась и рассмотрела фотографии Городской филармонии и Маэстро вместе с оркестром. Расписание выступлений до конца года.

– Что это?

Маэстро попытался сгрести рекламные листки со стола, но они были скользкими и стали разлетаться и падать на пол.

– Да ничего особенного, так, ерунда.

Я подняла один листок.

– Это реклама выступлений оркестра.

– Я подумал, если раздать их в городе, можно привлечь публику. Много народу, конечно, не придёт, но хоть кто-нибудь.

Я посмотрела на листовку. Яркие чернила, плотная блестящая бумага.

– Печать, наверное, влетела в копеечку.

– Да. – Маэстро замолчал, сгорбившись с ворохом бумаги в руках. Казалось, он боялся поднять на меня глаза. – Недёшево.

– Где ты взял деньги? – Я уронила листок на пол. – Ты что, продал нонни и ничего мне не сказал?

– Как ты можешь так говорить? – Маэстро шагнул ко мне, и листовки посыпались из его рук на пол, залетая в углы кухни. Игорь радостно начал носиться за ними.

Маэстро стоял посреди разбросанной бумаги, словно она олицетворяла хаос, в который превратилась его жизнь. Он был таким же тощим, как я, и давно не брился.

– Я думаю, что схожу с ума, Оливия, – произнёс он наконец и тяжело опустился на ближайший стул. – У меня галлюцинации. Мне чудится, что я вижу её, но, когда приглядываюсь, оказывается, что это только игра теней.

Он поднял на меня глаза, вытирая лицо руками, и от этого стал выглядеть совсем маленьким, как ребёнок, как нонни, которая прижимает к себе свои платки в постели. Внезапно у меня перехватило дыхание.

– Ты жалок, – прошептала я. – Мама ушла. Она не вернётся.

Маэстро кивнул:

– Ты права. Конечно, ты права. – Он снова вытер лицо, опустился на четвереньки и стал собирать листовки по одной, складывая их аккуратно, как кусочки битого стекла.

Когда Генри условным знаком – «тук, тук, тук-тук… тук,