Шрифт:
Закладка:
LVI. Однако было бы соответствующим форме исторического повествования и ради исправления тех, кто полагает, будто боги не радуются почестям от людей и не гневаются на нечестивые и неправедные поступки, поведать о явлении богини, случившемся в то время не один раз, а даже дважды, как сообщают записи верховных жрецов[927], чтобы у более благоразумных в вопросе сохранения представлений о божественном, которые они унаследовали от предков, такой именно образ мыслей оставался неизменным и не принес разочарования, но прежде всего, чтобы те, кто пренебрегает отчими обычаями и считает божество не имеющим никакой власти над человеческим разумом, отказались от этого мнения, а если они неисправимы — чтобы навлечь им на себя еще большую ненависть и стать еще более жалкими. 2. Итак, рассказывают: когда сенат постановил оплатить все расходы на храм и статую за общественный счет, а женщины соорудили другую статую на те средства, которые сами собрали, и обе они одновременно были принесены в дар в первый день освящения храма, одно из изваяний — то, которое установили женщины, — в присутствии многих произнесло отчетливо и громко фразу на латинском языке. Смысл этой фразы в переводе на эллинское наречие таков: «По священному закону города вы, жены, принесли меня в дар»[928]. 3. Однако, как обыкновенно бывает при необычных голосах и видениях, присутствовавшими женщинами овладело большое сомнение, что, пожалуй, не статуя была источником звука, но какой-то человеческий голос. А в особенности услышавшим не доверяли те, кто как раз в то мгновение отвлекся на что-нибудь другое и не заметил, что же было источником звука. Затем опять, когда храм был полон и случайно установилась глубокая тишина, та же статуя произнесла те же самые слова более громким голосом, так что уже не оставалось никакого сомнения. 4. Сенат же, когда узнал об этом, постановил ежегодно совершать дополнительные жертвоприношения и ритуалы, которые разрешат истолкователи священных обрядов[929]. А женщины, воспользовавшись предложением своей жрицы, ввели для себя в обычай, чтобы женщины, которые познали второй брак, не возлагали венки на эту статую и не касались ее руками, но чтобы все почитание и культ ее были отданы новобрачным. Впрочем, относительно этих событий было справедливо и не пренебречь местным преданием, и не уделять ему большего внимания. И я возвращаюсь туда, откуда уклонился к данному рассказу.
LVII. После ухода женщин из лагеря Марций, разбудив войско на рассвете, увел его как по дружественной стране и, когда оказался в пределах вольсков, подарил воинам всю добычу, которой завладел, себе же ничего не оставил, после чего распустил их по домам. Поэтому соучаствовавшее с ним в боях войско, вернувшееся отягощенное богатством, не без удовольствия приняло отдых от войны и к Марцию относилось доброжелательно, считая его заслуживающим снисхождения, хотя он не привел войну к успешному завершению, уважив жалобы и просьбы матери. 2. Но молодежь, оставшаяся дома, завидуя большой добыче участников похода и обманувшись в том, на что надеялась, если бы взятием города было укрощено римское высокомерие, гневалась на главнокомандующего и была очень раздражена. И, в конце концов, когда она обрела в самых влиятельных в народе людях предводителей своей ненависти, то ожесточилась духом и совершила нечестивое деяние. 3. Возбудил же их страсти Тулл Аттий, имевший вокруг себя немало сторонников из каждого города. В самом деле, он давно уже, будучи не в силах сдерживать зависть, решил: если Марций придет к вольскам, добившись успеха и разрушив город римлян, то погубить его тайно и коварно, а если вернется, потерпев неудачу в этом предприятии и не осуществив дела, казнить как предателя, выдав своим сторонникам. 4. Именно это он пытался совершить тогда и, собрав немалую толпу, начал обвинять Марция, делая лживые выводы на основе истинных событий и предполагая по случившемуся то, чего не произойдет. И он приказал Марцию, сложив власть, дать отчет об исполнении должности. Ведь Тулл, как и ранее было сказано у меня[930], являлся главнокомандующим войска, остававшегося в городах, и имел право созывать народное собрание и кого угодно вызывать на суд.
LVIII. И Марций не считал правильным оспаривать какое-либо из этих двух требований, но возражал против их последовательности, желая сначала дать отчет в свершенном им на войне, а затем, если все вольски так решат, сложить власть. Он полагал также, что верховенство в этом деле следует иметь не одному городу, где большая часть граждан подкуплена Туллом, но всему народу, созванному на законное собрание, на которое было у них в обычае посылать представителей от каждой общины, когда предстояло обсуждение важнейших вопросов. 2. Но Тулл выступал против этого, ибо прекрасно понимал, что Марций, превосходный оратор, представляя отчет о многих своих славных деяниях и оставаясь в ранге главнокомандующего, убедит народ и настолько будет далек от наказания за предательство, что даже станет у них еще более знаменитым и уважаемым и с всеобщего согласия будет уполномочен прекратить войну так, как ему угодно. 3. И долго шла упорная борьба, когда ежедневно на собраниях и на площади происходили их выступления и споры друг с другом, ибо ни у кого из них не было возможности действием принудить другого, огражденного авторитетом такой же власти. 4. Но, поскольку не было никакого конца спору, Тулл объявил день, в который приказал Марцию явиться, чтобы сложить власть и понести наказание за предательство, и, побудив надеждами на вознаграждение самых дерзких людей стать зачинщиками нечестивого дела, пришел на назначенное
