Шрифт:
Закладка:
– А я, – запальчиво воскликнул Тутмес, – если что и испытываю к нему, то скорее ненависть, а уж никак не любовь! И поеду выполнять его приказ из ненависти, потому что хочу приблизить его конец! Воистину всем этим я уже сыт по горло и жажду, чтобы все закончилось.
Но Хоремхеб сказал:
– Оба вы врете, свиньи! Лучше уж признайтесь, что, когда он смотрит вам в глаза, по вашим дерьмовым спинам пробегает дрожь и вы хотите стать детишками и играть на лугу с овечками! На меня одного его взгляд не имеет такого действия, но моя судьба иначе связана с ним, и я готов признать, что люблю его, хоть ведет он себя как баба и голос у него бабий!
Вот так мы разговаривали, и пили вино, и смотрели, как скользят суда вниз по реке, как идут под парусами вверх и увозят из Ахетатона людей. Кто-то из знати бежал, прихватив с собой что получше, другие – и их было большинство – отправлялись, согласно приказу фараона, низвергать египетских богов и распевали во все горло гимны Атону. Не думаю, чтобы их пение было продолжительным, скорее всего, оно обрывалось, как только они оказывались лицом к лицу с разъяренной толпой в местном храме… Мы пили весь день, но вино не веселило наши сердца, ибо будущее разверзлось пред нами как черная бездна, и речи наши становились все мрачнее.
На следующий день Хоремхеб взошел на корабль, чтобы отбыть в Мемфис, а оттуда в Танис. Но еще прежде я обещал ссудить ему столько золота, сколько смогу собрать в Фивах, и отправить ему половину своих запасов зерна. Другую половину я собирался употребить для своих целей. Быть может, в этом и заключался источник моей слабости и моих бед: половину я всегда отдавал Эхнатону, а другую половину – Хоремхебу, полностью же не отдавал ничего и никому.
3
И вот мы с Тутмесом отправились в Фивы. Но еще на порядочном расстоянии от города нам стали попадаться плывущие по реке трупы. Разбухшие, они грозно покачивались, сносимые вниз течением, и мы видели бритые головы жрецов, видели знатных и простых, стражников и рабов: по волосам и платью, по цвету кожи можно было различить, кем они были при жизни, – пока тела мертвецов не начинали чернеть и разлагаться или пока их не сжирали крокодилы. Этим тварям теперь не приходилось подыматься вверх по реке к Фивам, чтобы полакомиться человечиной, – везде на обоих берегах, в городах и селениях, людей лишали жизни и убитых сбрасывали в воду, так что крокодилам было раздолье, и они могли проявлять даже известную разборчивость в пище. Поэтому они, выказывая свою особую мудрость, охотнее потребляли нежное мясо женщин и детей и отдавали предпочтение мясистым телам знати, нежели жилистым трупам рабов и носильщиков. Если у крокодилов есть разум, а он, разумеется, есть, то в эти дни они должны были хором величать Атона.
Вся река пропахла смертью, а в ночной темноте ветер доносил горький запах дыма из Фив. Тутмес ядовито заметил:
– Воистину похоже, что царство Атона сошло на землю!
Но мое слабое сердце скрепилось, и я ответил ему:
– Никогда доныне, Тутмес, не вершились такие дела, и никогда больше у мира не будет такой возможности. Хлеб не испечь, не смолов зерна. Атонова мельница перемалывает сейчас зерно на муку, а мы будем выпекать из муки хлеб ради фараона Эхнатона, и тогда воистину мир изменится и все люди наконец станут братьями пред лицом Атона!
Тутмес сказал, отхлебывая из чаши (он все время пил, чтобы заглушить приторный запах):
– Прошу прощения, но я чувствую необходимость подкрепить свои силы вином, ибо при мысли о том, что нам предстоит, признаюсь, я испытываю страх и колени мои становятся как вода. В такие времена уместнее всего напиваться – никаких лишних мыслей; жизнь, смерть, люди, боги – все становится едино!
Когда мы подплыли к Фивам, город во многих местах был охвачен огнем. Даже в Городе мертвых вспыхивали там и сям языки пламени, потому что народ грабил гробницы и поджигал набальзамированные тела жрецов. Лучники, даже не попытавшись узнать, зачем мы прибыли, обстреляли со стен наш корабль. Когда мы высаживались на берег, разгоряченные «кресты» расправлялись с «рогами», столкнув их в воду и побивая шестами, пока те не утонули. Из чего мы могли сделать вывод, что ветхие боги здесь уже низвергнуты и Атон восторжествовал.
Мы отправились прямо в «Крокодилий хвост», где первым, кого мы увидели, был Каптах. Он снял с себя дорогие одежды, вымазал грязью напомаженные волосы и облачился в грубое серое платье. Золотую пластину из пустой глазницы он тоже вынул и с великой готовностью обслуживал оборванных рабов и вооруженных гаванских носильщиков, приговаривая при этом:
– Веселитесь и радуйтесь, братья мои, настал день великого ликования – больше нет ни господ, ни рабов, ни знатных, ни простых, все люди свободны и вольны приходить и уходить когда пожелают! Сегодня я угощаю вас, пейте вволю. Надеюсь, вы вспомните мой кабачок, когда счастье улыбнется вам и вы разживетесь серебром или золотом в храмах ложных богов или в домах злых господ. Я ведь тоже был рабом, как и вы, рабом родился, рабом вырос – вот в подтверждение мой глаз, который выколол жестокий хозяин писчей тростинкой, разгневавшись на меня за то, что я выпил жбан его пива, а потом нацедил туда собственной жижи из моей трубочки. Отныне с такой несправедливостью покончено! Никому больше не доведется отведать палок только потому, что он раб или работает своими руками. Наступает пора радости и веселия, прыгайте и ликуйте во все дни этой поры!
Только выговорив все это, он наконец заметил нас с Тутмесом и слегка смутился, но, отведя нас во внутренний покой, сказал:
– Было бы, наверное, разумнее, если б вы оделись поплоше и немножко выпачкали свои руки и лица, потому что всюду по улицам расхаживают рабы и носильщики, славя Атона и избивая во имя его всех, кто, по их мнению, чересчур упитан или кто не работает своими руками. Мне они прощают мою дородность, потому что я был рабом, раздавал им зерно и теперь бесплатно пою их. Но скажите лучше, что за незадача привела в Фивы вас? Знатному человеку сейчас лучше держаться подальше отсюда!
Мы предъявили ему свои топоры
