Не был верующим человеком и никогда не обращался к высшим силам, но сейчас, после всего, что мне пришлось пережить, мое отчаяние было настолько безгранично и непреодолимо, что это было единственное, что еще мог сделать. Мне хотелось верить, хоть этим смогу помочь несчастному Эндрю и унять свою собственную боль, но разумом понимал, эти мои действия были не чем иным, как жестом отчаяния и слабости. Сам не верил в свои слова.

Открыв глаза и нащупав поворот, медленно пошел дальше, уже не надеясь, что выберусь из этого жуткого места.

Продвигаясь буквально на ощупь, добрался до конца коридора, который слабо освещался тусклым светом из единственного немытого окна, защищенного решетками с обеих сторон. Здесь располагалась дверь, которая была заставлена всевозможными предметами старой сломанной мебели. Тот, кто придвинул сюда всю эту мебель, явно пытался всеми силами защититься от того, что находилось за ней. Мне сразу вспомнился пациент Морган, который хотел защитить себя точно таким же способом.

Некоторое время просто стоял перед дверью, смотря на нее. Мне уже было безразлично, что найду за ней — казалось, потерял способность чувствовать боль или переживания, а мой внутренний резерв исчерпался уже несколько раз. Тяжело вздохнув и собрав остатки сил, принялся двигать сломанную мебель, чтобы освободить для себя проход. Когда вся мебель была убрана в сторону, а дверь открыта, передо мной предстал уже новый коридор, который кое-как освещался двумя тусклыми лампами, свисавшими с потолка, и оканчивался другой дверью, которая была мне уже отлично знакома. Это была решетчатая дверца, закрытая изнутри на одну только ненадежную щеколду.

Здесь начиналась территория мужского отделения.

Несколько раз проходил мимо этой двери, еще в то время, когда работал в этом отделении врачом. Она всегда была закрыта на щеколду, и мне говорили, что за ней расположен вход в заброшенный корпус здания, из которого, очевидно, и пришел теперь. Эта часть отделения была предназначена исключительно для персонала, пациенты не имели сюда никакого доступа, потому кроме этой старой и ненадежной двери, вход в заброшенную часть клиники ничего не перекрывало. Мне же самому никогда не приходило в голову заглянуть в другой корпус. Оставив все сомнения, на слабеющих ногах направился к металлической решетке.

Просунув руку сквозь ее прутья, поддел щеколду и, открыв дверь, прошел на территорию мужского отделения. Отделения, в котором проработал два с половиной месяца. Здесь все выглядело точно так же, как в тот последний вечер, когда покидал его, думая, что уезжаю навсегда.

Меня захлестнули смешанные чувства: с одной стороны, был уверен, здесь мне уже ничего не угрожает, но с другой… С другой стороны, даже стены в этом месте были пропитаны безысходностью и страхом содержавшихся здесь пациентов, казалось, деревянный пол потемнел от их пролитых слез.

Невольно вспомнил другие клиники, в которых мне доводилось работать. Мы всегда старались как-то скрасить жизнь тем, кто был в нашем ведении, старались всячески социализировать их: для пациентов организовывались всевозможные творческие занятия, спортивные мероприятия, направленные на развитие командного духа, ведь психически больные почти всегда являются индивидуалистами. Всем отделением поздравляли наших подопечных с днем рождения, старались создать атмосферу доверия и взаимопомощи. А здесь…

«Мне ничего больше не угрожает, здесь уже безопасно, — пытаясь успокоить себя, подумал, медленно направляясь вперед по коридору, — если тут и остались пациенты, они должны меня помнить. А больше тут никого нет: священнослужитель со своими приспешниками сюда не сунется».

Это был второй этаж мужского отделения, место, где располагались кабинеты администрации и процедурные палаты. Пациентов содержали на третьем этаже.

Брел медленно, почти бесцельно, в моей голове снова и снова прокручивалась картина моего прощания с Эндрю.

«Как же допустил это?» — с болью задавал себе вопрос, касаясь обшарпанных стен.

Мой блуждающий взгляд остановился на трех старых и покосившихся портретах, расположенных неровным рядом. С выцветших черно-белых фотографий на меня смотрели злобные и бездушные лица администраторов и докторов клиники, руководивших ей в середине пятидесятых годов прошлого века. Эти портреты не давали мне покоя еще в то время, когда работал здесь: становилось некомфортно под этими с давящими тяжелыми взглядами — и ведь был сотрудником, а не пациентом, страдающим от паранойи или шизоаффективного расстройства. Мне было страшно думать о том, какие жуткие образы рисовала психика больного человека, но на мои просьбы убрать эти отвратительные фотографии персонал отделения не обращал никакого внимания.

«Вместо того чтобы рисунки пациентов вешать, он эту мерзость тут нацепил!» — промелькнуло в моей голове, и сделал то, что давно уже надо было сделать. Скинул все три портрета на пол.