Когда Терри Макларни только-только прочел рукопись «Убойного», он отправил мне по почте один-единственный лист белой бумаги. На ней был заголовок:

«Книга. Том II».

И затем одна фраза: «Боже мой. Их всех перевели. Кажется, только теперь я понимаю, что именно они пытались мне сказать».

Это была единственная критика книги до издания, единственное предупреждение – пусть и добродушное, – о том, что она может подкинуть неприятностей тем, о ком рассказывала.

И на фоне ротационной политики Фрейзера и ухода ветеранов по разным другим причинам саркастичная элегия Макларни действительно видится пророческой.

Но есть и другая истина, о которой тоже стоит упомянуть: действительно, в 1998 году, если оглянуться через десятилетие на тот год и вспомнить, за кем я следовал с ручкой и блокнотом наголо, из них в отделе убийств Балтимора уже нет больше трех четвертей. Только если оглянуться из того года, когда я был полицейским стажером, то же можно было сказать и о трех четвертях детективов, работавших в 1978-м. И они-то ушли без того, чтобы о них написали какую-нибудь книгу.

Само время ведет войну на истощение.

И пока время шло, Балтимор привык к тому, каким изображается и в «Убойном отделе», и в его телеэкранизации. В сериале уже снялись и мэр, и губернатор Мэриленда. Сами актеры стали считаться почетными балтиморцами – или «ебалтиморцами», как любят себя называть некоторые из нас. За последние лет пятнадцать я подписывал книгу местным политикам, общественным лидерам, юристам, копам, преступникам.

Впрочем, в некоторых кругах меня терпят с трудом – возможно, потому, что взгляд «Угла» и «Прослушки» на проблемы города стал куда более мрачный. Существуют переживания о суммарном эффекте кровавого нарратива на образ Балтимора и на его привлекательность для туристов. Но и наоборот, кое-кто даже извращенно гордится тем, что живет в городе с таким ужасающим и стойким уровнем насилия.

Знаю, прозвучит нелепо – прямо бородатая поговорка про лимоны и лимонад, – но что-то в этом все-таки есть. По-моему, «Убойный отдел» с самого начала был прямолинейной и трезвой реакцией на пренебрежение страны к городским проблемам, и показывал если не способность общества эти проблемы решить, то хотя бы честность и остроумие, с которыми мы это сделать пытаемся.

Раньше Мэриленд объявлялся в рекламе пива «Нэтти Бо» «Краем отрадной жизни», а стандартный девиз местных гордо гласит, что «если не можешь жить здесь, то не сможешь жить нигде».

Может показаться, будто «Убойный отдел», «Угол» и уж тем более «Прослушка» с ее разгневанной политической интонацией размашисто высмеивают эти сантименты. Но я не планировал никакого сарказма и не вижу, чтобы жители города чувствовали себя особенно оскорбленными. Если вы живете здесь, то понимаете, где добро, а где зло, все еще чувствуете гражданские идеалы, умудрившиеся выжить, несмотря на нищету, насилие и безответственность, несмотря на халатность и равнодушие властей.

Недавно город заплатил консультантам полмиллиона долларов за такой слоган:

«Балтимор – вникайте».

Мне нравится. Словно подразумевается какой-то секрет. Словно сначала нужно пройтись по улицам, прежде чем заслужишь право знать наверняка, что стои́т на кону в выживании этого города и почему о нем все еще переживают столько людей.

Но признаюсь: мой любимый слоган – из короткого спонсорского конкурса на веб-сайте ежедневной газеты, где читатели бесплатно предлагали свои варианты высокооплачиваемым имидж-консультантам, и один местный житель лукаво написал:

«Это Балтимор, приятель… пригнись!»

Детективы бы оценили шутку, и что важнее – характер, из которого растет такой вот юмор. Черт, если бы они могли купить такой стикер на бампер, наверняка бы обклеили все свои «кавалеры».

Они жили и работали без иллюзий, и поздно ночью, в третий и четвертый раз переписывая отдельные части книги, я понял, что пытаюсь найти голос – даже скорее посыл, – который они принимают за правду.

Плевать на демографию читателей, предпочтения рецензентов или – боже упаси – тех, кто выбирает книги для каких-нибудь премий. Пятнадцать лет назад, когда я трудился за компьютером, для меня имело значение только одно мнение – мнение детективов. Если они прочитают книгу и назовут ее честной, мне не будет стыдно от того, что я наворовал отрывки из чужих жизней и выставил всем на обозрение.

Это не значит, что я писал комплементарную или возвышающую книгу. На некоторых страницах они предстают неполиткорректными или расистами, сексистами или гомофобами, их юмор основан на чужой нищете и трагедии. И все же когда на земле лежал труп – черный, коричневый или в редких случаях белый, – они делали свою работу. В наш бесстыдный век достаточно и чувства долга, чтобы простить любые грехи поменьше. И читатели учились прощать, как учился прощать писатель, и спустя шестьсот страниц уже сама откровенность детективов стала знаком качества, а не клеймом позора.

В предисловии к «А теперь восхвалим знаменитых людей» (Let Us Now Praise Famous Men) Джеймс Эйджи просил прощения за свое журналистское вторжение в чужие жизни и объявлял, что «я напишу о людях, живших в этом мире, невиновных в извращениях, что творятся в верхах над ними; и среди них жили, за ними подсматривали, их исследовали, почитали и обожали другие, довольно чудовищные люди на службе третьих, еще более далеких; и теперь их разглядывают еще какие-то люди, взявшие их жизни в руки так легко, будто это всего лишь книга».

Многие журналисты верят, что их ремесло должно отягощаться мудрым аналитическим тоном, что они обязаны писать и рассказывать с наигранной и натренированной объективностью, с напускным всеведением. Многие увлечены скандалами и человеческими недостатками и верят, будто на людей недостаточно просто смотреть любя, даже если с долей скепсиса. Конечно, их работы тоже точные и заслуживают право на жизнь – но они ничуть не ближе к истине, чем любой другой формат повествования.

Много лет назад я читал интервью с Ричардом Беном Крамером, где коллега-журналист обвинял его в той любви, в которой признаваться стыдно, – по крайней мере, в ньюсрумах. Крамера спросили о политических кандидатах, с кем он общался во время написания «Чего это стоит» (What It Takes) – мастерского повествования о президентской политике: нравятся ли ему эти люди?

– Нравятся? – сказал он. – Да я их обожаю.

Как еще он мог написать их голосами книгу в девятьсот страниц, если не любил всех до одного, со всеми изъянами и бородавками? И что за журналист годами следит за человеческими существами, записывая их взлеты и падения, не выработав элементарного уважения к их характеру, достоинству, важности?

Призна́юсь. Я люблю этих мужиков.

На