Шрифт:
Закладка:
Дэвид резко отогнал горькие мысли. Что пользы в них? Единственный ответ на создавшееся положение заключается в том, что Джо не должен пройти в парламент. «О Господи, – думал Дэвид, шагая навстречу резкому морскому ветру, – о Господи, если суждено мне еще хоть что-нибудь сделать, пускай это будет победа на выборах над Джо Гоуленом».
Более чем когда бы то ни было полный сознания лежавшей на нем ответственности, он позавтракал у Вилсона, и они принялись обсуждать положение. Вилсон ничего не скрывал от Дэвида: непредвиденная задержка Дэвида в Лондоне создала неблагоприятную атмосферу. Более того, Дэвид уже знал, что исполнительный комитет лейбористской партии не поддержал его кандидатуры. Со времени его речи в палате о новом угольном законе он считался бунтовщиком, к нему относились враждебно и подозрительно. Но партия, бывшая в долгу у Союза горняков, не хотела открыто проваливать его кандидата. Это не помешало ей, впрочем, послать доверенное лицо для агитации среди шахтеров в пользу другого кандидата.
– Он затесался среди нас, как проклятый шпион, – прорычал Вилсон в заключение своего рассказа. – Но ничего ему не удалось сделать. Местная организация шахтеров хочет вас. Она нажала на избирательную комиссию, и этим все дело кончилось.
Затем Вилсон настоял на том, чтобы Дэвид пошел домой и выспался до заседания, которое должно было состояться в три часа. Дэвиду спать не хотелось, но он все же пошел домой: надо было на досуге все самому обдумать.
Марта ожидала его, – он накануне вечером известил ее о приезде телеграммой. Глаза ее сразу устремились на траурную повязку. Эти глаза ничего не выдавали, и Марта ничего не спросила.
– Ты изрядно опоздал, – сказала она. – Вот уже целый час завтрак готов и ждет тебя.
Он сел к столу:
– Я завтракал с Вилсоном, мама.
Недовольная этим, она настаивала:
– Неужели ты не выпьешь хотя бы чашку чаю?
– Ну хорошо, – согласился Дэвид.
Он наблюдал, как она заваривала свежий чай, сначала налив кипятку в коричневый чайничек, затем точно отмерив порцию чая из медной коробки, доставшейся ей еще от матери. Он наблюдал ее уверенные и четкие движения и чуть не с удивлением подумал о том, как мало она изменилась. Ей уже около семидесяти лет, а она все та же крепкая, черноволосая, упрямая, неукротимая женщина.
Дэвид вдруг произнес вслух:
– Дженни умерла три дня тому назад.
Лицо Марты оставалось все так же непроницаемо и сурово.
– Я так и думала, что этим кончится, – сказала она, ставя перед ним чай.
Наступило молчание. Неужели это все, что она может сказать? Дэвиду показалось нестерпимо жестоким, что мать приняла весть о смерти Дженни без единого слова сожаления. Но пока он про себя возмущался ее злопамятностью, Марта сказала почти резко:
– Мне жаль, что это тебя расстроило, Дэвид.
Она словно выжала из себя эти слова, затем с каким-то замешательством искоса глянула на него:
– А что ты будешь делать теперь?
– Снова выборы… снова все сначала.
– И не надоело тебе это?
– Нет, мама.
Напившись чаю, он пошел наверх, полежать час-другой. Лег, закрыл глаза, но сон долго не шел. В голове все время стучала одна мысль – настойчивая, тревожащая, походившая на молитву: «О Господи, помоги мне провалить Джо Гоулена, не допустить его в парламент!» Все то, против чего он боролся в своей жизни, сосредоточилось в этом человеке, теперь выступавшем его противником. Он должен победить Джо Гоулена! Должен! Он хотел этого всеми силами души. И в мыслях об этом он задремал, а потом наконец и крепко заснул.
Следующий день, 16 октября, был днем официального оглашения кандидатов, и в одиннадцать часов утра, когда кампания еще только что началась, Дэвид столкнулся с Джо. Встреча произошла перед входом в зал муниципалитета. Дэвид с Вилсоном поднимался по лестнице, чтобы вручить комиссии свои документы, и в это же самое время Джо, сопровождаемый Ремеджем, Конноли, преподобным Лоу и всеми членами их комитета, а также группой сторонников, выплыл из двери и начал спускаться вниз. Увидев Дэвида, он круто остановился в картинной позе и посмотрел на него с видом благородного человека, отдающего должное врагу. Он стоял на две ступеньки выше Дэвида, красивый, крупный, внушительно выпятив грудь; двубортный пиджак расстегнут, в петлице большой пучок голубых васильков. Возвышаясь над Дэвидом во всем своем грубом великолепии, он протянул ему мясистую руку. Он улыбался своей характерной открытой улыбкой.
– Добро пожаловать, Фенвик! – воскликнул он. – Лучше рано, чем поздно, а? Надеюсь, что у нас будет честное состязание. Во всяком случае, таким оно будет с моей стороны. Честная игра, никому никаких привилегий. И пусть победит лучший!
В группе сторонников Джо пробежал шепот одобрения, а Дэвид, с омерзением в душе, старался сохранить внешнее хладнокровие.
– И не думай, – продолжал Джо, – что это будет бой в лайковых перчатках, – нет, никаких перчаток. Все время – голыми руками. Я считаю, что сражаюсь здесь за конституцию, Фенвик, – да, за британскую конституцию. Предупреждаю тебя, чтобы ты не ошибался на этот счет. Во всяком случае, мы будем сражаться открыто и честно. Как британские спортсмены – вот что я хочу сказать. Как британские спортсмены!
Снова возгласы одобрения из быстро увеличивавшейся толпы сторонников Джо, и в порыве энтузиазма несколько человек протиснулись вперед, чтобы пожать ему руку. Дэвид отвернулся с холодным отвращением. Не сказав ни слова, он вошел в зал. А Джо, неприятно пораженный невежливостью своего соперника, продолжал направо и налево пожимать руки. О, он, Джо, не тщеславен, – видит бог, он готов пожать руку любому человеку, если это человек порядочный, британец и славный малый. Стоя на лестнице ратуши, Джо испытывал потребность выразить свои чувства собравшейся аудитории. Он объявил:
– Я охотно и с гордостью готов пожать руку каждому порядочному
