Пока кто-то стремится навредить моей Сиси, он все равно что мертв.

— Влад, — она поворачивается ко мне, — ты знаешь, я бы никогда не позволила тебе этого сделать. Даже если это было для моей безопасности. Тебе нужно найти свою сестру, и даже больше, тебе нужно выяснить, что случилось с Ваней. Иначе ты никогда не сможешь пройти через это.

Сиси поднимает руку, прикладывая ее к моей щеке.

— Ты видел, как раскрытие некоторых твоих воспоминаний помогло тебе. Я верю, что как только ты точно узнаешь, что с тобой там произошло, то сможешь двигаться дальше. И, может быть, твои вспышки тоже исчезнут — на этот раз навсегда, — мягко говорит она, ее теплый взгляд полон любви.

— Ты права, — я делаю глубокий вдох. — И мне действительно нужно поправляться. Ради тебя, — начинаю я, наклоняясь навстречу ее прикосновениям, — и ради семьи, которая у нас будет в будущем. Я знаю, что не смог бы доверять себе с .., — я замолкаю, и она точно знает, что я имею в виду, когда ее губы растягиваются в грустную улыбку.

— Мне достаточно тебя, Влад. Я просто хочу, чтобы ты стал лучше для себя.

— Меня может быть достаточно сейчас, — я провожу пальцем по ее лицу, заправляя прядь за ухо, — но меня не будет достаточно всегда, — искренне говорю я ей.

Я знал это с тех пор, как увидел, как на нее повлиял выкидыш. Она такая добрая и такая полная любви, что любому ребенку повезло бы называть ее мамой.

— Рано или поздно ты захочешь детей, Сиси, и мне нужно быть достаточно нормальным, чтобы иметь возможность подарить их тебе.

— Влад...

— Нет, — я прикладываю палец к ее губам, — не лги мне и не лги себе, Сиси. Я знаю, что когда-нибудь ты захочешь иметь семью. И я тоже этого хочу, потому что знаю, какой замечательной матерью ты станешь. Но пока этот момент не наступит, я сделаю все возможное, чтобы работать над собой, чтобы не представлять опасности ни для тебя, ни для наших детей.

— Боже, Влад, — шепчет она, ее глаза блестят от слез, — почему ты такой идеальный? — она глубоко вздыхает.

— Я не такой. Но я стремлюсь быть им. Для тебя, — я наклоняюсь, чтобы поцеловать ее в лоб.



— Нам нужно сосредоточиться на её офисе и жилых помещениях, — говорю я ей после того, как мы внимательно просмотрели некоторые видеозаписи из Сакре-Кёр, сделав некоторые заметки относительно поведения Матери-Настоятельницы.

— Она из тех людей, которые все держат на бумаге, — отмечает Сиси, одевая свой наряд.

В отличие от монахинь, принявших постриг, ее одеяние не черное, а светло-голубое.

— Не могу поверить, что мне снова придется это надеть, — бормочет она себе под нос, заправляя волосы в головной убор. — Ну и как? — она поворачивается ко мне, приподнимая бровь.

— Что ты хочешь, чтобы я сказал? Для меня ты будешь выглядеть сексуально, одетая во что угодно.

— Это, — она выдыхает, берет ручное зеркальце и рассматривает свою родинку. —Вот почему я ненавидела эти головные уборы. Это всегда так заметно, — разочарованно вздыхает она.

— Сиси, — в два шага я оказываюсь позади нее, поворачиваю ее лицом к себе, заставляя уронить зеркало. — Это, — я провожу рукой по ее красной отметине, — только делает тебя более уникальной. Это придает твоей красоте уникальность.

Я наклоняюсь, чтобы поцеловать точку прямо над ее бровью: — Сумма твоих недостатков - это то, что делает тебя идеальной для меня, Сиси.

— Опять ты со своими сладкими словами, — бормочет она, краснея до корней волос.

— Не опускай голову снова, — я приподнимаю ее подбородок, чтобы она могла смотреть мне в глаза, — я же говорил тебе, Дьяволица. Отныне все будут кланяться тебе, а не смотреть на тебя свысока.

Сиси кивает мне.

— Ты прав. Я должна перестать стыдиться этого, — она касается пальцем своего родимого пятна, — это часть того, что делает меня мной, — говорит она, и я не могу гордиться ею больше.

— Да, я рад, что мы на одной волне, — смеюсь я, быстро целуя ее в губы. — Теперь заканчивай одеваться, чтобы мы могли идти.

— С меня хватит, — говорит Сиси, оценивая меня глазами. — Я не могу сказать то же самое о тебе, мистер Горячий священник, — она указывает на мою шею.

Я был одет полностью в черное, в классическую католическую сутану, но я не надел клерикальный ошейник.

Взяв со стола белый кусочек, она надевает его мне на шею, убедившись, что он на месте, и закрывает мою татуировку.

— Так вот, если бы ты был моим священником, — дерзко начинает она, с намеком проводя руками по моей груди, — я знаю, что была бы постоянным атрибутом во время исповеди.

— Серьезно, — протягиваю я, — и каким будет твое признание, Дьяволица? — спрашиваю я, любопытствуя посмотреть, что она приготовит.

Ее губы изгибаются вверх в кошачьей улыбке, ресницы трепещут в ее сводящей с ума манере: — Я бы попросила прощения.., — она замолкает, внезапно подражая застенчивой школьнице, когда ее взгляд устремлен, — за то, что играла с моей киской, думая о тебе, — шепчет она, румянец вспыхивает на ее щеках.

Черт!

— Черт возьми, Сиси! Ты не можешь говорить такие вещи и предполагать, что я не буду все время думать о тебе в этой проклятой исповедальной кабинке, играя с собой, пока я слушаю, как ты стонешь о своих грехах, — из моих губ вырывается прерывистый вздох, и я закрываю глаза, желая, чтобы мое тело вело себя хорошо.

У нас есть план. Тщательно продуманный план, в котором нет места ошибкам. Или за незаконное свидание в исповедальне, или за то, что я трахаю ее на алтаре, потому что, черт возьми, если это не все, о чем я могу сейчас думать, образ ее обнаженной передо мной, в окружении святых предметов, когда она на самом деле самая святая из всех...

— Черт возьми, Сиси. Ты убиваешь меня здесь, Дьяволица,