прикуривая одну сигарету от другой, докуренной до фильтра. Скомкал и отправил в урну полученную корреспонденцию. Дома не подал вида, что произошло нерядовое событие, хотя и ловил на себе пытливые взгляды жены. Судя по отсутствию на конверте почтовых штемпелей, его принес не почтальон в толстой сумке на ремне, а сама Татьяна.

Без аппетита поужинав и вымыв за собой посуду, Миха уединился в маленькой комнате, ставшей для него штрафным изолятором. Он не мог объяснить почему, но заговорить первым с Татьяной у него не получалось. Что-то в голове у Михи было устроено не так, как у остальных, нормальных людей.

Дня через три ему на работу по телефону позвонил федеральный судья Стас Глазов.

— Здорово, Мишк! — энергичный беззаботный голос и манера обращения выдавали в Глазове человека, ведущего праведный образ жизни.

Со Стасом Маштаков учился в университете в одной группе, потом около года они бок о бок отработали в прокуратуре. Приятелями не стали, но знакомы были неформально.

— Слушаю, — обреченно ответил Миха, догадываясь, о чем пойдет речь.

— Миш, ко мне заявление поступило от твоей супружницы. Ты же на моем участке живешь. Ну ты в курсе?

— В курсе чего? — Маштаков решил включить конкретного дурака.

— Не знаешь ничего? Да-а?! — Глазов изумлялся очень искренне, он был простоват.

Миха зажмурился, ему хотелось садануть трубкой об стену. Хорошо еще, что он находился в кабинете один, Титов пошел с «отказным» по начальству, собирать визы.

— Может, Танюха припугнуть тебя просто решила? — Глазов помнил вторую половину Маштакова студенткой филфака, хохотушкой и «кэвээнщицей».

— Хрен знает, Стас, что у этих баб на уме, — Миха наконец собрался с духом. — Давай не по телефону. Давай я заскочу к тебе завтра с утра. Во сколько удобно? В девять ты не в судебном будешь?

— Сейчас посмотрю… — Было слышно, как Глазов зашелестел листами ежедневника. — В половине десятого у меня — лишение родительских прав. Забегай пораньше. Удачи!

Маштаков, услышав в трубке короткие гудки, громко выругался. Он знал, что найдет сто причин, одна другой важнее, чтобы не ходить наутро в суд.

Следующие несколько дней он внаглую динамил Глазова, пока тот перед самым днем милиции не пригрозил, что кровно обидится на Миху, который подставляет его со сроками по прошедшему через канцелярию заявлению. Пришлось всё же тащиться на Чапаева, в городской суд. Получив под роспись у секретаря копию искового, Маштаков толкнулся в дверь кабинета Глазова. Тот был занят, и Миха с облегчением заклятого двоечника, приобретшего отсрочку до конца каникул, свалил восвояси.

Вскоре судья вызвал стороны на беседу. Татьяна неожиданно явилась на пару с адвокатом, как будто ей деньги некуда девать. Адвокат Боровая Ираида Ароновна, экстравагантно одетая, ярко наштукатуренная дама хорошо за пятьдесят, непрестанно улыбалась, отчего у нее над верхней губой шевелились мушкетерские усики. Разглядывая насупленное лицо Маштакова, она вещала, что интеллигентные люди должны уметь улаживать семейные конфликты интеллигентно.

Боровая была в принципе безвредным адвокатом, не подличала следствию, мало чего знала, но любила на публике распускать перья и трещать ими. Когда Маштаков работал в прокуратуре, он пару раз больно куснул ее в процессе, показав клиенту Ираидину дурь. С тех пор Боровая стала относиться к молодому заместителю прокурора с опаскою. Её треволнения закончились пять лет назад, когда после одного весьма неприятного события Миху попросили покинуть ряды работников прокуратуры по собственному желанию, чтобы не портить ему трудовую.

С тех пор утекло слишком много разной воды.

— Ответчик, что вы можете пояснить по существу поступившего заявления? — В строгом костюме, темно-синем галстуке, очках в массивной оправе, говорящий казенными фразами Стас Глазов выглядел другим человеком.

Непривычный процессуальный статус вызвал у Михи скованность, у него запылали уши.

— Я… кхм… — От волнения еще и в горле запершило. — Я, это самое, не хочу разводиться. Я намерен сохранить семью.

— Истица, вы настаиваете на своем заявлении? — Глазов обратился к Татьяне.

Та сидела с прямой спиной и профессионально строгим выражением лица. Губы ее были поджаты, волосы собраны на затылке в пучок. Михе бросилось в глаза, как она осунулась и подурнела за последнее время.

— Настаиваю, — ответила односложно.

— Ситуация, к сожалению, уважаемый суд, зашла слишком далеко, — Боровая состроила гуттаперчевую гримасу, означавшую, вероятно, высшую степень озабоченности. — Мы не будем занимать время многоуважаемого суда перечислением примеров негативного поведения ответчика в быту. Моя доверительница, Татьяна Валерьевна — педагог с большим стажем, человек в высшей степени порядочный. Но и она исчерпала весь свой потенциал для сохранения института брака…

— Таня, — хрипло выдавил Маштаков, — мы чего, сами не сможем поговорить, без этой…

У него едва не вырвалось: «балалайки».

— Ты со мной не разговариваешь, — метнула глазами молнию Татьяна.

— Суд дает сторонам месяц для примирения, — объявил Глазов и тут же, сменив тон, продолжил по-приятельски: — Ребят, ну чего вы, в самом деле, а? Столько лет вместе прожили. Девчонки у вас такие хорошие…

Миха выскочил на крыльцо суда, бросил в рот сигарету, сжал подрагивавшими губами фильтр, прикурил у истомившегося от исполнения непосильных служебных обязанностей пристава. Не успел он сделать и пары затяжек, как из здания вышла Татьяна, на ходу застегивая пальто. Маштаков размашисто отбросил в сторону, на газон дымившуюся сигарету и шагнул навстречу жене. Следовавшая за Татьяной адвокат Боровая удивительно ловким маневром, невзирая на годы, обогнала свою доверительницу и оказалась между ней и уже открывшим рот для первой фразы Михой.

— Татьяна Валерьевна, — Боровая пытливо заглянула в лицо клиентке, — мы сейчас идем ко мне в консультацию. Не забыли?

— Она вас догонит, Ираида Ароновна, — из последних сил сдерживая себя, произнес Маштаков.

Боровая осторожными шажками спустилась вниз по ступеням лестнице, обметанным первой наледью.

— Хочет еще с тебя денег снять, — большим пальцем ткнул в сторону адвокатессы Миха. — Зачем ты ее наняла? Что ли мы сами не можем разобраться?

Татьяна молчала, на щеках ее пятнами рдел румянец.

— Прости меня, пожалуйста, — Миха виновато склонил голову, — я больше так не буду.

Татьяна коротко, неестественно хохотнула:

— Ты как маленький ребенок, Маштаков. Супом облился, и прощенья у мамки просишь.

— Татьяна Валерьевна! — с укоризною напомнила о своём присутствии Боровая.

— Я пойду, неудобно… — Татьяна дотронулась до руки мужа.

Прикосновение оказалось неожиданным. Миха вздрогнул, будто от щелчка статического электричества.

Вечером на кухне, за закрытой дверью, состоялся принципиальный разговор. Маштаков, понуждая себя глядеть в лицо жены, произносил неуклюжие слова прощения. Впервые он признался вслух, что не в состоянии в одиночку справиться со своим недугом. Что когда он берется за стакан, он перестает принадлежать себе. Просил помочь ему, едва слышно говорил, что больше он никому