Шрифт:
Закладка:
— Тимур Русланович! — раздраженно воскликнул полковник. — Вы вообще понимаете, сколько времени и средств потребуется на подобную операцию?
— Александр Семенович, сколько лет продолжаются убийства в области? — спросил Кесаев. — Уже потрачено огромное количество времени. И с тех пор, как мы здесь, прошло тоже немало времени, а мы с вами, простите, только на месте топчемся. Так что не надо считать время и средства. Придется ударно потрудиться.
Ковалев нахмурился, сжал кулаки.
— Это вы верно подметили, товарищ полковник. Работать надо! Мы-то тут не работаем. Даешь пятилетку в три года!
Взгляды Ковалева и Кесаева встретились. Повисла напряженная тишина.
Витвицкий, как школьник, поднял руку.
— Разрешите, товарищ полковник!
Кесаев кивнул. Психолог поднялся из-за стола.
— В момент убийства девушки Шеин и Жарков находились в камере… Соответственно… они не могли быть причастны к убийству. У них ведь алиби. Их надо отпустить.
— Да погоди ты, капитан! — рявкнул Ковалев. — Все б тебе отпускать. Отпустить всегда успеем. Мало ли что может произойти?
— А что может произойти, Александр Семенович? — с вызовом спросил Витвицкий.
* * *
Автобус, в котором ехал Тарасюк, прибыл на остановку, находившуюся рядом со зданием УВД. Парень первым вышел из салона, издали плюнул в урну, попал и опять рассмеялся.
Он направился к большому, серому, похожему на готический замок зданию, поднялся по ступенькам и застыл перед табличкой. Долго и внимательно, шевеля толстыми губами, читал: «МВД СССР. Управление внутренних дел по Ростовской области».
Тарасюк вошел в двери УВД, огляделся в прохладном, гулком вестибюле и решительно двинулся к дежурному офицеру. Остановившись напротив, пристально посмотрел на него.
— Вы что-то хотели? — спросил дежурный.
— Мне нужен самый главный, — с вызовом сказал Тарасюк. — Кто здесь самый главный?
— По какому вопросу? — спокойно поинтересовался мужчина на посту, видавший на своем веку всякое.
— У меня важные сведения про убийство.
— О каком убийстве идет речь? — все так же спокойно спросил дежурный.
— В Новошахтинске. Где глаза выкололи.
Офицер подобрался, словно волк перед прыжком, наклонился через стойку.
— И какие же у вас сведения?
Парень улыбнулся той самой звериной улыбкой, которой он напугал девушку в автобусе.
— Это я убил, — хрипло сказал он и протянул мужчине руку, раскрыв ладонь.
Дежурный отпрянул. На раскрытой ладони Тарасюка лежала пара кукольных глаз, на первый взгляд очень похожих на человеческие…
Часть III
* * *
Вечерело. Между расставленных по всем правилам мудреной туристической науки палаток разбрасывал тревожные блики тщательно окопанный небольшой костерок. У костра на бревнах сидела компания студентов, парней и девушек. Звенела гитара, и лохматый по моде парень в видавшей виды штормовке выдавал, как это называлось у туристов, бардовский хит сезона:
А все кончается, кончается, кончается,
Едва качаются перрон и фонари.
Глаза прощаются надолго, изучаются.
И так все ясно, слов не говори!
А голова моя полна бессонницы,
Полна тревоги голова моя.
И как расти не может дерево без солнца,
Так не могу я быть без вас, друзья!
Лохматому подпевали даже безголосые — песня нравилась. Впрочем, были и те, кто молчал. Один из парней задумчиво ворошил прутиком угли костра. Сидящая рядом с ним миловидная синеглазая девушка в свитере и синих брючках «под джинсы», отметив, что все увлечены песней и своими переживаниями, потихоньку встала с бревна, незаметно для остальных отошла от костра и скрылась за деревьями, в густеющих сумерках. Гитарист продолжал петь:
Спасибо вам, не подвели, не дрогнули.
И каждый был открыт таким, как был.
Ах, дни короткие, до сердца тронули!
Спасибо вам, прощайте! Докурил.
А все кончается, кончается, кончается,
Едва качаются перрон и фонари.
Глаза прощаются надолго, изучаются.
И так все ясно, слов не говори!
Девушка шла по тропинке, несколько раз обернулась на блики костра. Палатки скрылись за деревьями, но от лагеря слышалась песня:
Мы по любимым разбредемся и по улицам,
Наденем фраки и закружимся в судьбе.
А если сердце заболит, простудится,
Искать лекарство станем не в себе.
Мы будем гнуться, но, наверно, не загнемся.
Не заржавеют в ножнах скрытые клинки.
И мы когда-нибудь куда-нибудь вернемся
И станем снова с вами просто — мужики.
Городскому человеку в лесу трудно обустроиться с комфортом, а женщине — трудно втройне. Что же касается молодой девушки, тот тут к чисто физиологическим моментам добавляется гипертрофированная стеснительность, поэтому синеглазка уходила все дальше и дальше в лес. Голоса у костра стали глуше. Неожиданно из кустов с тревожным криком взлетела ночная птица. Девушка испуганно замерла, начала озираться и вдруг увидела среди травы и палой листвы что-то, чего явно не должно было быть в лесу. Присев на корточки, она подняла с земли крохотный детский сандалик.
У костра продолжали петь:
А все кончается, кончается, кончается,
Едва качаются перрон и фонари.
Глаза прощаются надолго, изучаются.
И так все ясно, слов не говори[2]!
Лохматый гитарист ударил по струнам, украсив финальный аккорд мощным крещендо, отложил гитару и устало, как и положено бывалому барду, улыбнулся:
— Все, концерт окончен.
— Миш, а давай эту. Из «А зори здесь тихие», — попросила тоненькая девушка в очках, влюбленными глазами глядя на лохматого.
— Я лирических песен не пою, — важно процитировал Высоцкого гитарист. — И, если что, при луне не гуляю.
Кто-то хихикнул. Вдруг парень с прутиком, оглянувшись на друзей, вскинулся:
— Ребят, а Женька где?
— А тебе все расскажи, — рассмеялся бард, выщелкнул из пачки сигарету, потянулся за угольком — прикурить.
— Да отошла она. Сейчас вернется, — раздраженно буркнула девушка в очках.
Но парень с прутиком не унимался.
— Я пойду поищу.
— Да сиди ты, Ромео, — фыркнул лохматый. — Принцессы иногда тоже должны…
Все засмеялись. Парень бросил свой прут в костер, набычился, но смолчал и сел на бревно.
Музыкант пыхнул сигареткой, выпустив облачко дыма, взял гитару, начал перебирать струны, мурлыкая под нос:
— Милая моя, солнышко лесное, где, в каких кустах встретимся с тобою?
— Фу, пошляк! Перестань! — толкнула лохматого в плечо крупная блондинка, сидевшая рядом.
И тут из леса донесся
