—Потому что ты захотел бы использовать это, чтобы навредить им.

Мужчина закусывает губу в притворной озабоченности.

—А тебя не беспокоит, что они не посвящают тебя в это?— спрашивает он.

Я сжимаю губы, не желая удостаивать этот вопрос ответом. Но он вырывается против моей воли:

—Ты ничего о нас не знаешь.

—Я знаю, что твой брат унаследует место твоего отца. Что твоя сестра отмажет от тюрьмы кого угодно. Но что насчет тебя, Несса? Где твое место в этой империи? Должно быть, тебе уготован договорной брак, как и твоему брату. Может, с одним из Галло… у них же три сына, верно? Тогда вы с Аидой могли бы дважды стать сестрами.

Его слова холодят мою кожу сильнее, чем его взгляд. Откуда он столько о нас знает?

—Я не… Меня не… Нет никакого брачного соглашения,— говорю я, смотря на свои пальцы, сплетенные вместе так туго, что стали похожи на кучу червей у меня на коленях, бледные и бескровные.

Мне не следовало этого говорить. Он не должен знать больше того, что уже есть.

Миколай прыскает.

—Как жаль,— говорит он.— Ты очень красива.

Я чувствую, как пылают мои щеки, и мне это не нравится. Мне не нравится моя скромность и то, как легко меня можно смутить. Будь на моем месте Аида или Риона, они бы выплеснули это вино прямо ему в лицо. Они бы не боялись, не смущались и не боролись бы со слезами.

Я закусываю губу так сильно, что ощущаю, как ко вкусу вина во рту примешивается вкус крови.

Я поднимаю взгляд и смотрю на его лицо, которое не похоже ни на одно лицо, что я видела раньше — прекрасное, тонкое, пугающее, жестокое. Его губы словно нарисованы чернилами. Его глаза прожигают меня насквозь.

Мне трудно говорить.

—А как насчет тебя?— выдавливаю я из себя.— Миколай, верно? Приехал из Польши за американской мечтой? Но тебе даже некого привести в этот унылый старый особняк. Женщинам не нравится спать со змеями.

Мне хочется оскорбить его, но в ответ я получаю лишь холодную улыбку.

—Не волнуйся,— мягко говорит мужчина.— Я не испытываю недостатка в женщинах.

У меня на лице отражается скепсис. Не отрицаю, что он красив — в холодной и пугающей манере. Но я не могу представить, чтобы кто-то захотел приблизиться более чем на 10 футов[20] к столь злобному созданию.

К сожалению, я уже перешла эту границу и вскоре стану еще ближе.

Потому что мы закончили есть, и теперь Миколай жаждет других развлечений.

Из столовой он ведет меня в соседнюю комнату. Это настоящий бальный зал с отполированным паркетным полом и огромной люстрой, свисающей с потолка. Сам потолок выкрашен в темно-синий цвет, и золотые точки на нем имитируют звезды. Стены здесь золотого цвета, а на окнах висят шторы из темно-синего бархата.

Из всех комнат, что я видела, это первая, которую можно назвать действительно красивой. Остальные помещения в доме слишком готические и депрессивные. Но я не могу в полной мере насладиться красотой, потому что в зале играет музыка, и Миколай явно ждет, что я буду танцевать.

Я не успеваю даже развернуться, как он крепко сжимает мою правую руку своей и обхватывает меня за талию левой. Железной хваткой Чудовище притягивает меня к себе. Он действительно быстр. И раздражающе хорошо танцует.

Миколай кружит меня по пустому бальному залу, делая длинные и плавные шаги.

Я не хочу на него смотреть. Не хочу с ним говорить. Но не могу удержаться от вопроса:

—Откуда ты знаешь движения?

—Это вальс,— отвечает мужчина.— Он не сильно изменился за последние двести лет.

—Ты присутствовал при его создании?— грубо спрашиваю я.

Миколай лишь улыбается, продолжая меня кружить, и я отклоняюсь в глубоком прогибе.

Я узнаю музыку, которая играет,— это Satin Birds Абеля Коженевского. Меланхоличная и немного навязчивая, но довольно красивая мелодия. Одна из моих любимых до этого момента.

Мне не хочется думать, что у подобного зверя может быть хороший музыкальный вкус.

Мне не нравится, как легко движутся наши тела в унисон. Танцы — моя вторая натура, и я не могу не вторить его быстрым и плавным шагам. Так же как не могу противиться удовольствию, бурлящему внутри меня. После пяти дней моего беспомощного заточения так приятно вновь ощущать большое пространство.

Я позабыла, чьи руки скользят по моей обнаженной спине, чьи пальцы сплетаются с моими. Позабыла, что меня сжимает худший враг, что я ощущаю, как жар от его тела перетекает в мое.

Я просто закрыла глаза и полетела, скользя по полу, кружась в его руках, следуя движениям его ног. Я так отчаянно хочу танцевать, что мне неважно, где я и с кем. Только так я могу сейчас сбежать — растворившись в этом моменте без оглядки.

Звездный потолок кружит над моей головой. Сердце бьется все чаще, подрастеряв свою выносливость за последние дни летаргии. Зеленое шелковое платье струится вдоль моего тела, едва касаясь кожи.

Только когда его пальцы скользят вниз по моему горлу, пробегая по обнаженной коже моего декольте, я широко раскрываю глаза и резко останавливаюсь, вытянувшись всем телом.

Я вся мокрая от пота и едва перевожу учащенное дыхание. Его бедро проходит у меня между ног. Платье такое тонкое, что я с ужасом понимаю, что между нами практически ничего нет.

Я вырываюсь из его объятий, наступая на подол платья. Тонкий шелк рвется со звуком, похожим на выстрел.

—Отпусти меня!— резко бросаю я.

—Думал, тебе нравится танцевать,— насмешливо говорит Миколай.— Кажется, ты получала удовольствие.

—Не трогай меня!— повторяю я, стараясь придать голосу тот же гнев, который я сейчас испытываю. По природе мой голос мягкий и звучит слишком нежно, даже когда я в ярости, из-за чего я напоминаю скорее обиженного ребенка.

Именно так и воспринимает меня сейчас Миколай, закатывая глаза от моей внезапной смены настроения. Он забавлялся со мной. Как только я перестала подыгрывать, он потерял всякий интерес.

—Ладно,— говорит мужчина.— Наш вечер подошел к концу. Возвращайся в свою комнату.

Боже, как же он невыносим!

Я не хочу оставаться с ним, но и возвращаться в кровать не хочу. Не хочу, чтобы меня снова заперли в одиночестве и оставили умирать от скуки. Как бы я ни презирала Чудовище, это была моя самая длинная беседа за неделю.

—Подожди!— говорю я.— Что с моей семьей?

—А что с ними?— скучающим голосом переспрашивает он.

—Они беспокоятся обо мне?

Он расплывается в счастливой улыбке. Улыбке чистого зла.

—Они сходят, на хрен, с ума.